Здесь не бывает аксиом и порой все зависит от конкретной ситуации. Вот вам два случая в одном походе. 1985 год. Идем из родного Гаджиева в западную Атлантику – устрашать Америку. Я – старший на борту подводного ракетного крейсера. Обходим Англию с севера, и тут командир сообщает мне, что у матроса Зайцева аппендицит, требуется операция. Доктор получает «добро» и развертывает операционную. И тут сюрприз: вместо заурядного воспаления слепого придатка прободная язва двенадцатиперстной кишки. Операция длится пятый час… Но все безуспешно. Доктор докладывает, что требуется специализированная хирургическая помощь, которую можно оказать лишь в береговых условиях. Что делать? Даю радио в Москву. Разрешают вернуться, благо международная обстановка тому не препятствует.
Доктор обкладывает операционное поле стерильными салфетками, заливает разрез фурацелином, и мы ложимся на обратный курс. Приказываю ввести в действие второй реактор, и атомоход мчится полным ходом через два моря домой. Летим в базу, неся матроса с разрезанным животом. В Гаджиеве нас встречает главный хирург флота чуть ли не в белом халате и стерильных перчатках. Извлекаем матроса через торпедопогрузочный люк. «Жить будет?» – спрашиваю хирурга. «Будет».
Разворачиваемся и снова уходим на боевую службу. С легким сердцем уходим – спасли матроса. Но не зря говорят: возвращаться – пути не будет. Не проходит и недели – мичман во втором отсеке лезет отверткой в необесточенный щит. Конечно же, короткое замыкание – мощная вспышка. Обгорел – страшно смотреть. Лицо черное, руки, грудь… Глаза белые, как яйца вкрутую, – без зрачков. Ясно, ослепнет парень. А что делать? Снова возвращаться? Ну, не поймут нас. У вас, что, спросят, ракетный крейсер или плавучий лазарет? Принимаю решение следовать на позицию. А на душе тошно, ослепнет мичман, инвалида привезем… И вроде как на моей совести все это… Как-то зашел в пятый отсек, где медицинский изолятор. Слышу странный постук – тук-тук, тук-тук-тук… Любой нештатный шум на лодке – это без пяти минут аварийная тревога. Стал вслушиваться… Ага, из-за переборки медблока доносится. Вхожу и столбенею: сидит наш мичман весь в бинтах, повязку на глазах приподнял, спички под распухшие веки вставил и бьет молоточком по чекану – рисунок по латуни выбивает. Ну я, конечно, от радости на него заорал. И такое облегчение испытал. Не ослеп, сукин сын! Будет видеть!
А он через неделю на вахту заступал как миленький.
Одно могу сказать: за все двадцать пять автономок ни разу с приспущенным флагом домой не возвращался…
Мы говорили о цене человеческой жизни… А какова цена человеческой судьбы? Ведь в наших походах решались порой и судьбы моряков. 1987 год. Боевая служба в Атлантике. Я, как замкомдива, подстраховываю молодого командира подводного крейсера капитана 2-го ранга Сергея Симоненко. А у него довольно жесткие отношения с замполитом, и тот приходит ко мне в каюту для разговора с глазу на глаз. Чего я только не услышал о командире: и такой-то он и растакой, и весь экипаж от него стонет, и в море его выпускать нельзя – и ещё много всего. Выслушал я, надо как-то реагировать… «Хорошо, говорю, раз такое дело – проведем закрытый социологический опрос». Написал анкеты, анонимные разумеется, раздал офицерам. Ну и, чтобы командира не ставить в неловкое положение, включил в опросный лист и свою фамилию, и старпома, и механика, и замполита. Обрабатывал анкеты сам. Выяснилась поразительная вещь: командир набрал максимальное число положительных баллов. А самый низкий рейтинг оказался у политработника. О чем я ему конфиденциально и сообщил.