Еще один кофе, попросила Марго, когда в тяжелую дверь постучали и в подвал юркнула худенькая девушка с испуганными глазами.
В руках она сжимала конверт, подписанный круглым почерком.
Я начала она, изумленно оглядываясь. Я правильно пришла?
Садись. Марго повелительно махнула рукой в сторону кресла, на которое целилась ястребиным оком камера на штативе.
Девушка помялась, крепче сжимая конверт, но подчинилась. Музыка действовала на нее завораживающе, музыка вела ее к креслу и обещала не выдать, не навредить.
Меня зовут Маргарита, представилась Марго, усаживаясь возле камеры.
Юля, робко ответила девушка. Мне доставили это
Она запнулась, глядя на конверт, но продолжила, задумчиво озираясь:
Какое странное место. Я думала, этот дом отдали под снос.
Отдали, подтвердила Марго. Но что-то напутали с бумагами, и снос отложили.
А я вам зачем понадобилась? То есть я хочу сказать, Юля заметно разволновалась, мы же с вами прежде не встречались?
Нет, мягко улыбнулась Марго. Видишь ли, я приехала в ваш город, потому что о нем ходят разные слухи. Мол, странности происходят с людьми, необъяснимые явления. Ты ничего об этом не знаешь?
Юля дернулась, отвела взгляд, силясь не выдать правду. Но опоздала правда уже сверкнула в воздухе серебряной молнией.
Я Нет. Со мной всё в порядке!
По тому, как резко и почти отчаянно она выкрикнула это, им обеим стала очевидна ложь.
Есть вещи, которые не скроешь, тихо сказала Марго. Как нарывы. Чем быстрее избавишься, тем будет легче.
Юля начала медленно раскачиваться в кресле, сминая письмо. Музыка пьянила её, туманила и слепила, хотя сама она этого еще не понимала.
Просто это личное, выдавила Юля бессильно.
Никаких имен, пообещала Марго. Только история.
Ей было жаль эту потерянную девчонку, сердце и разум которой еще сопротивлялись музыке, но слабели с каждым вдохом. Но так нужно: ее осколок правды поможет увидеть всю картину.
Игла на патефоне перепрыгнула на следующую мелодию. Юля положила на колени измятый конверт, переплела пальцы и, глядя в блестящий глаз камеры, заговорила
Марина Крамская
Мы за тобой
а ведь когда-то все было совсем по-другому.
От запаха хлорки жгло глаза, поясницу ломило от усталости. Юля с трудом распрямилась, обмакнув швабру в мутную воду. Никогда не думала, что к тридцати так обессилет, но каждый день как будто шел за два. И по утрам ей все меньше хотелось смотреть в зеркало.
Кто-то задел локтем, пробежал мимо не извинившись, не заметив. Обычное дело. Юля отжала воду со швабры, оставила блестящий улиточный след на линолеуме.
Эй! окликнули со спины. Вы новенькая?
Вечное «эй», ее первое имя.
Юля обернулась. Заведующая отделением хмурила густые брови. Конечно, ей было не по себе: что-то скреблось у нее в памяти как назойливый мотивчик, к которому не вспомнить слов.
Да, ответила Юля, разменявшая второй десяток лет службы в этой больнице.
Заведующая досадливо потерла кончик носа. Юля и раньше замечала, что у людей вечно свербит в носу, когда они пытаются ее вспомнить. Пытались, конечно, немногие, но у заведующей была феноменальная память. Все диагнозы хранились в ней как в картотеке, и, когда пациенты возвращались, благодарные, пять, десять лет спустя заведующая каждого приветствовала по имени.
И только Юлина карточка вечно где-то терялась.
Мимо проковылял пациент: взглянул на Юлю, но не заволновался мало ли как часто здесь санитарки меняются. Наверное, у предыдущей закончилась смена, а эта только заступила. Приветливо улыбнулся. Поздоровался с Юлей в третий раз за день.
а ведь когда-то ее не забывали.
Юля продолжала тащить швабру конец коридора приближался почти стремительно. Закончит здесь и по палатам, а значит, к Сонечке. В груди потеплело, и даже поясницу перестало простреливать. На радостях плюхнула тряпкой по грязной воде слишком сильно.
Эй! возмутился пострадавший от брызг врач. Осторожнее!
Юля покорно кивнула, буркнула извинения под нос, потащилась дальше. Дальше от знакомого медово-тягучего голоса. Надо же было умудриться: обрызгать того самого хирурга-от-бога! Пять лет от его взглядов замирает сердце. Пять лет он щурится, разглядывая ее лицо, прежде чем поздороваться и сказать коронное «эй!».
а ведь был же и у нее друг, вечно взъерошенный, с битыми коленками, заезжал по утрам на велосипеде, и они куда-то мчались, всё помня друг о друге.