в нежить злую превратит.
Им натаскан и послушен,
алчным демонам под стать,
будешь человечьи души в непогоды отбирать.
Станешь, мрачной силой послан,
не отбрасывая тень,
выть тоскливо на погостах мёртвых русских деревень,
страшен, никому не нужен
Утро. Петушиный крик.
И таращится из лужи на тебя седой старик.
Витька-киномеханик
Заполошного киномеханика Витьку Быстрова
все в деревне за глаза звали Быстрёнышем.
Жену его, флегматичную статную русскую женщину,
на щеках которой играл странный бурый румянец,
работавшую библиотекаршей, а потом завмагом,
соответственно именовали Лидкой-Быстрихой.
Ей это деревенское прозвище совсем не шло,
поскольку не ходила она, а будто павой выплывала,
но вот жуликоватому и мелкотравчатому мужу её,
которого в деревне недолюбливали за хитрость,
кличка Быстрёныш шла необычайно,
поскольку был Витька маленького роста,
шебутной, заводной и пронырливый,
вечно носился, как угорелый, на велосипеде туда и сюда
якобы по своим важным киномеханическим делам.
Деревенские прозвища самая благодатная тема
для монографий досужих исследователей.
Прабабку Степанова Аксинью Дмитриевну Зорину
величали как положено бабой Зоринихой,
он писал ей в детстве трогательные жалистные письма:
«Дорогая моя любимая бабушка Зоринишка»
А вот родственников её, тоже Зориных,
сверстницу Степанова Надьку, дядю Мишу и тётю Нюру,
почему-то в деревне прозвали Христюхиными,
жила-де когда-то давно такая баба Христюха,
а почему так её саму прозвали и каким-таким боком
Зорины той Христюхе приходились, поди теперь разбери
Прозвища закреплялись с детства, по случаю,
бедовых соседей и родственников Крыловых
вся деревня испокон веку дразнила Пистонами,
они на прозвище совсем не обижались,
носили его с гордостью, как будто медаль,
Бабушка их, тетя Нюра Крылова, в девках Мельникова,
была подругой степановской бабули, жульничала в карты,
всегда угощала Степанова конфетами и звала в гости,
но знал он её почему-то не иначе как бабу Волечиху.
Почему? Оказывается, первого мужа её звали Олегом.
Другую соседку, тётю Катю Орлову,
кряжистую сморщенную старушку,
обличьем и клыками во рту напоминавшую ведьму,
в деревне звали за глаза Катька Золотыриха.
Все боялись её злобная Золотыриха обладала
громогласным и неимоверно зловещим голосом,
вела постоянное наблюдение за своими посевами.
Каждый раз, в тот самый момент,
когда бабкина корова Малышка, уставшая за день,
начинала по дороге домой забирать с тропинки влево,
роняя свои тёплые пахучие лепёшки
рядом с золотырихинской картошкой,
из соседского дома раздавался звериный рык:
«Ах же ты, памжа! Ах же ты, шешка такая!»
Ошалевшая рыжая корова вздрагивала всем телом,
в ужасе прижимала уши и прыжками неслась в хлев,
где ещё долго вздрагивала, кося пугливым глазом.
Дед Золотыриху с некоторых пор недолюбливал,
она платила ему взаимностью, к удовольствию зевак
частенько отпуская вслед пассажи типа:
«Опять Игнатьич напився, чорт! Ууу, змей чарвивый!»
Дед, пытавшийся добраться домой на автопилоте,
вжимал голову в плечи и ускорял было шаг,
но выпитое им зелье делало своё дело,
ноги были сами по себе, голова сама по себе,
к тихому удовольствию зевак он спотыкался,
падал в траву, потом долго пытался подняться
под укоризненные вопли и проклятия Золотырихи,
но тут выбегала бабушка, призывала на помощь,
Степановы общими усилиями затаскивали
горько завывавшего деда на его излюбленный диван.
Это была обычная русская деревня семидесятых,
с её пыльными улицами, степенными людьми,
бесконечными будничными заботами,
закатами и рассветами над рыжим сосновым бором,
под журчание вечно холодной речки Велесы
край, где затерялось неприметное детство Степанова.
Но речь вот о чём именно Витьку Быстрёныша,
маленького, кривоногого сельского киномеханика
с ясными есенинскими глазёнками,
он считал тогда полубогом, искренне завидуя ему,
мечтал поскорее вырасти и стать киномехаником.
Раз в неделю с попуткой Быстрёныш уезжал в район,