Командир жив! Значит, всё не так плохо. Значит, ещё не всё потеряно. Значит, что-то можно исправить
Зачем это? без выражения спросил Штернберг у Брахта про клетку с кошками. Вы, ко всему прочему, ещё и натуралист?
Брахт принялся объяснять суть своей идеи.
Уберите отсюда животных, процедил Штернберг не дослушав. Вам что, в самом деле заняться нечем? Вы просто так жалованье проедаете?
Брахт оскорблённо поджал губы. И тут Штернберг посмотрел прямо на Хайнца. Боковой свет одной из ламп замазал стёкла его очков слепым желтоватым сиянием, уподобив их двум лунам, а гримаса под ними с искривлённым ртом и обнажившимися крупными резцами была настолько неопределённой, что могла означать что угодно: от радости до негодования или холодного недоумения.
Не беспокойтесь, лаборантам можно доверять, сказал Брахт. Хотя бы по той причине, что из Фюрстенштайна они уже никуда не денутся.
Да, конечно. Вполне можно. В голосе Штернберга прозвучала ирония, которую Брахт, похоже, не уловил.
Мне нужен помощник, бесстрастно продолжал Штернберг. Тот, кто будет понимать суть моей работы. Вот он вполне подойдёт. Рядовой Рихтер уже участвовал в моих экспериментах. Штернберг указал на Хайнца. Тот невольно встал по стойке смирно.
Фиртель озадаченно покрутил головой и уставился на Хайнца так, словно увидел его впервые.
Но как же мои собственные опыты возмутился Брахт.
Ваши опыты, дорогой коллега, яйца выеденного не стоят.
А вам не кажется, что вы несколько заблуждаетесь?
Мои разработки приоритетны, так что придётся вам подыскать вместо него кого-нибудь другого.
Сумрачный зимний день внезапно разразился праздничным снегопадом сияющей белизны, так и ломившимся в окна. Шелест снега по карнизу звучал как обещание перемен.
Я рад снова оказаться под вашим началом, оберштурмбаннфюрер, выдал Хайнц, посчитав, что должен что-нибудь сказать.
Штернберг впечатал указательным пальцем очки в переносицу, и блики на стёклах пропали. Зрачки его были неестественно сужены; быть может, оттого взгляд за стёклами казался совершенно пустым. Каким-то выпотрошенным. Обессмысленным. Страшный был взгляд. Но Хайнц ещё надеялся на то, что всё теперь пойдёт хорошо.
Правило номер один, сказал Штернберг, когда они чуть позже вдвоём вышли из лаборатории и Хайнц с нетерпением ожидал каких-то пояснений, приказов, любых слов, адресованных ему лично. Постарайся при мне пореже произносить это слово «оберштурмбаннфюрер». Можешь называть меня «командир», да как угодно называй, но только не «фюрером».
* * *Довольно быстро Хайнц понял, что Штернбергу нужен был вовсе не помощник для проведения каких-то загадочных опытов, а просто-напросто ординарец, хоть какая-то замена верному и героически погибшему Францу. Сам Штернберг объяснил Хайнцу своё решение забрать его из лаборатории по-другому:
Как только доктору Брахту надоели бы его идиотские опыты, тебя сразу бы ликвидировали. Скоро здесь весь лагерь ликвидируют.
Хайнц не придумал ничего умнее, кроме как спросить:
Та машина в подземельях она как раз для этого нужна?
И для этого, в числе прочего. Похоже, ты осведомлён даже лучше меня. Характерный смешок, словно шелест прихваченной инеем палой листвы; лишь Штернберг умел так усмехаться.
Виноват, оберштур командир Но ведь все эти люди ни в чём не виноваты. Я уже месяц живу среди них. Они не преступники, я точно знаю.
Ну и что с того? Думаешь, это кого-то волнует?
Меня-то вы вытащили из лагеря. Почему не вытащили, например, Фиртеля? Он такой же заключённый, как и я.
Ха, но ведь не он же помешал мне пустить себе пулю в голову. Не бог весть какая заслуга, конечно. Однако после этого было бы свинством оставить тебя в лагере.
«Похоже, он не слишком-то мне благодарен», подумалось Хайнцу. Тем своим поступком Хайнц до сих пор очень гордился, несмотря ни на что. Тогда, на заснеженном капище, Хайнц в последний миг выбил пистолет у офицера из рук. Он не мог допустить того, что должно было произойти. Не мог отпустить командира в небытие. Потом долго говорил что-то, казавшееся в тех обстоятельствах важным и справедливым и даже такой человек, как Штернберг, ему, кажется, поверил.
Благодарен, как видишь, без выражения произнёс Штернберг. Хайнц вздрогнул. Опять ему придётся привыкать к тому, что командир слышит каждую его мысль. Та попытка была не чем иным, как проявлением трусости последнего разбора.