Слушай, это же гениально. Ты где учился, в строительном училище?
Не, я только школу успел окончить.
А куда потом собирался?
В университет, историю литературы изучать
В архитекторы иди! Это что, казармы СС? А это галереи? Какой уровень?
Первый, если считать сверху.
А тут наш лагерь? Вот это глазомер, вот это рука! Я вот вообще рисовать не умею. Ты с первого раза всё вот так подробно рисуешь? Или сначала изучаешь?
Если помещения небольшие одного взгляда достаточно. А вот план лагеря я не сразу нарисовал. Сначала ходил везде, смотрел.
А посты охраны сможешь отметить?
Конечно.
Давай договоримся: я тебе дам много хорошей бумаги и автоматический карандаш, а ты будешь всё тут зарисовывать. Так, чтобы из отдельных листов получился большой план. Что где расположено, все входы-выходы и где сидит охрана. Всё подписывай. Прятать рисунки будешь здесь, в лаборатории, тут ещё ни разу не было обысков. Я постараюсь выпросить у Брахта, чтобы тебя записали в персонал лаборатории, мне давно нужен помощник. На волю тебя, конечно, не отпустят. Зато сможешь свободнее ходить по территории комплекса. Может, даже в замок попадёшь. Там у доктора Брахта большой архив. Идёт?
Зачем тебе такие рисунки?
Их можно передать на волю. У наци тут полно всяких секретов. Бункера, лаборатории. Испытания оружия. Вот если бы об этом узнали за границей
Ну знаешь
Ты не согласен?
Хайнц помолчал. То, что предлагал Фиртель, называлось не иначе как предательством. Настоящим предательством, а не тем вымышленным «заговором», признать участие в котором от Хайнца требовали гестаповцы. Но после перестрелки на Зонненштайне, после долгого следствия, гестаповских дубинок, полевого и концентрационного лагерей Хайнц перестал чувствовать свою причастность к чему-либо такому, где применимо слово «преданность». Он с детства привык ощущать себя частью чего-то большого и важного, того, чему посвящались надрывно-героические молодёжные песни и лозунги; привык к ежедневному стремлению быть достойным всего этого; теперь же он остался словно бы в абсолютно пустом пространстве, немом и тёмном, где прошлое больше не имело значения, а будущее невозможно было представить. И ему хотелось зацепиться за что-то, вновь ощутить себя причастным к чему-то. Хоть к чему-нибудь, что имело бы смысл.
Я не знаю Мне надо подумать.
А чего тут думать? Если откажешься, никто так и не узнает, что тут творится, и погибнет много людей. Тебе этого хочется?
Нет.
Ну а в чём тогда дело?
Хайнц неловко пожал плечами, глядя в сторону:
Да как-то я же Он вздохнул: Ладно. Я согласен.
Вот и хорошо. А ещё можно попытаться организовать массовый побег. Я покажу схемы кое-кому в нашем бараке
Ты говорил, отсюда не убежать.
Придётся постараться. Скоро они всех нас уничтожат. Весь лагерь. Я слышал. Глаза Фиртеля за сломанными очками, неестественно выразительные, как у трагического актёра провинциального театра, были просто безумными, и Хайнц понял, что на сей раз это не привычное нытьё, всё совершенно серьёзно. Уничтожат с помощью той машины, которая у них стоит на нижнем ярусе. Как только эксперименты закончатся. Или когда русские будут совсем близко. С нами будет то же самое, что с доходягами из нижних галерей, теми, кто больше не мог работать. Знаешь, что с ними случилось? Их превратили в чёрную пыль. Потом эту пыль смели в кучу и вывезли в одной-единственной маленькой тачке.
А что это за машина такая? Я слышал про неё, но тут, знаешь, чего только не рассказывают.
Сам толком не знаю. Какой-то излучатель. Вероятно, неизученная энергия, а может Фиртель принялся щёлкать пальцами, поочерёдно сгибая их в разные стороны до хруста в суставах, как делал всегда, когда нервничал или терял нить мысли. Помнишь наш разговор про ритм? Вероятно, эта штуковина тоже имеет дело с ритмом с вибрацией Излучатель можно настроить на любое физическое тело. Сначала он, по-видимому, входит в резонанс с определённой целью, а потом разрушает её.
Да разве такое возможно Хайнц осёкся. Здесь, в этом невообразимом месте, было возможно всё.
* * *В последнее время у Хайнца было много работы: Фиртель приносил ему разнообразные схемы и чертежи, которые следовало копировать в обеденный перерыв. Чертежи Хайнц переводил через оконное стекло, потом дополнял надписями. Обычно у Хайнца в распоряжении было лишь несколько минут: поначалу он и самый простой чертёж не успевал скопировать, однако с каждым днём работа шла всё быстрее и лучше. Фиртель называл его «человек-фотоаппарат». Готовые копии чертежей прятал в тайнике, местонахождение которого Хайнцу было неизвестно.