Учитывая все нынешние обстоятельства, сквозь зубы повторил за Каммлером Штернберг, прежде всего я хочу увидеть мою семью.
Увидите. Когда выполните работу.
Каммлер спокойно смотрел Штернбергу в глаза, прекрасно зная, что тот читает его вдоль и поперёк, вслушивается и вглядывается в ментальные глубины. Каммлеру нечего было скрывать. Мысли стальные фермы, эмоции бедны и незначительны. О семье Штернберга он думал как о едином безликом предмете, пешке на обширном поле для многоходовых партий. Штернберга так и подмывало попытаться прощупать, сколько же у Каммлера заложников четверо или пятеро, но для того требовалось как-то навести чиновника на нужные мысли, Штернберг же опасался тем самым навести его и на лишние подозрения. Быть может, Каммлер вообще ничего не знает о Дане и дай Бог, чтобы это было именно так.
Обязательное условие, твёрдо сказал Штернберг. Я буду лично навещать близких каждое воскресенье и звонить им тогда, когда пожелаю.
Нет, отрезал Каммлер. А телефона у них нет и не будет.
И таким вот образом вы желаете получить надёжного сотрудника?
«Если вы согласитесь работать с нами, ваших родственников освободят из концлагерей, вспомнилось Штернбергу. Подумайте над этим» В ушах звучал собственный голос, мягкий, располагающий, этот голос плёл и плёл сеть обещаний, в которую попадали заключённые кандидаты на обучение. Курсантам школы «Цет» он дозволял свидания с родственниками раз в неделю. По воскресеньям. А ему, чёрт возьми, не разрешают даже этой малости!
Вы ведь прекрасно понимаете, как сильно рискуете, вытащив меня из тюрьмы, Штернберг говорил тихо и без выражения, глядя в глаза Каммлеру. Видимо, дела у вас и впрямь совсем плохи. О благополучии своих близких я всегда могу узнать без поездок и без звонков. Учтите если что-то случится, по умыслу или недосмотру, что угодно, я имею в виду и бомбёжки, я убью вас. Я буду убивать вас всех. Хоть с того света вернусь, если понадобится. Вы знаете, что это не пустые слова. Берегите мою семью так, как если бы это была ваша собственная семья.
Я хорошо представляю себе, на что иду, связываясь с вами. Подозреваю, вы попытаетесь провести меня, и предупреждаю сразу: не вздумайте, доктор Штернберг. Я знаю ваши методы. Знаю, например, как вы скомпрометировали собственного начальника, чтобы занять его место, а потом организовали убийство
Мёльдерс был опасным психопатом, мрачно произнёс Штернберг.
Да вы, никак, оправдываетесь? Забавно. Ваши методы это методы начинающего, доктор Штернберг. С Мёльдерсом вам просто повезло. Не рассчитывайте на подобное везение в дальнейшем
Каммлер выдвинул из-под стола портфель и достал кожаную папку. Копия личного дела, тут же понял Штернберг. Его личного дела.
Альрих фон Штернберг, доктор философии и тайных наук, с налётом иронии принялся зачитывать генерал, с июля 1944-го руководитель отдела тайных наук в научном обществе «Наследие предков». Целеустремлён и амбициозен, но неоднократно замечен в нарушении субординации. Имеет награды С начала сорок третьего работает над проектом «Зонненштайн». Получил предварительное одобрение фюрера на применение своих так называемых Зеркал Времени для обороны Германии. Проигнорировал опасность воздействия Зеркал на людей, находящихся в тылу, на гражданское население и государственное руководство. Продолжал действовать вопреки распоряжению фюрера. Приказал открыть огонь по специальному отряду, посланному предотвратить запрещённую операцию. На допросах оправдывал свои действия самообороной и настаивал, что в конечном счёте одумался и повиновался приказу Вы понимаете, что одно ваше неверное движение и я прикажу вас расстрелять, доктор Штернберг? Вас не признали предателем лишь потому, что следствие по вашему делу ещё не окончено.
Штернберг промолчал.
Ладно, будем считать, что мы обменялись угрозами и заключили договор, резюмировал Каммлер. Просмотрите, пожалуйста, вот эти бумаги. Мне нужно ваше мнение.
Генерал достал из портфеля другую папку, тощую, канцелярскую, без надписей. Положил на середину стола.
Донёсся гул первых бомбовых ударов. Где-то к северу, далеко, загрохотали зенитки. От разрывов бомб у многих вещей в комнате начался припадок: первой переливчато запаниковала люстра, затряслась посуда на столе, но больше всего донимала лежавшая на краю блюдца тонкая серебряная ложка она жалобно позвякивала, и Штернберг внезапно обнаружил, что они с Каммлером оба смотрят на неё как загипнотизированные.