А мне не то чтобы мыться, мне на кухне сидеть и жевать бутерброд было страшно, когда эта старая колымага-колонка подмигивала огоньком-глазом, поскрипывала и шипела, как поезд, начавший ход.
И после пережитого мною ужаса, Клавдия Петровна зашла к нам с Людой в комнату и принялась меня же (голую, между прочим) обвинять в случившемся.
И все из-за чего! Она энергично обмахивалась веером хвостом ободранного павлина. А, чертовы приливы! Хоть бы форточку открыли дышать нечем, сидите закупоренные денно и нощно!
Я уже успела схватить полотенце и халат, но не одевалась, а стояла, прижав спереди и то и другое. Руки тряслись, но уже не от страха, а от гнева. Вернее, предчувствия дальнейших нравоучений.
Из-за того, что намываетесь кажный день! Вы видели, как я моюсь?
Боже, избавь нас от этого зрелища!
Однокурсница Люда сузила лепестками глаза и отвернулась к стенке, сжимая губы в полуулыбке.
Ну тряпочкой там протерлись и все! Клавдия Петровна показала энергичную пантомиму, как именно следует это делать.
Воду отключили и колонка чуть не взорвалась из-за того, что мы намываемся? Люда была хладнокровна настоящий педагог.
О, я завидовала ее сдержанности. Хотя здесь, у Клавдии Петровны, это именно выдержка. Солдатская. Когда юный бедолага стоит у Вечного огня, не шелохнувшись. В белых перчатках, подтянутый, красиво прижав карабин 50-го года выпуска. И на лице его отрешенное выражение. Неживое. Фарфоровое. А рядом пятнадцатилетние девочки-кокетки, желающие сфотографироваться.
Клавдия Петровна, отстраняя прилипающий от пота халат, принялась рассуждать, как ужасно стирать «кажный» день, и что ее кофта выглядит новой, потому что не стиралась ни разу.
Но у меня-то в голове уже щелчок сработал. У себя в голове я уже рылась в сумке и искала номера бабушек, сдающих комнаты. Благо телефоны у нас в университете заранее взяла. После того, как Клавдия Петровна объявила, что у нее от наших «макарон, которые варятся в открытой кастрюле, обои на кухне отклеиваются». Но можно было и чуть раньше, когда она заметила, брови свои мерзко натянув, что умываться по утрам нужно холодной водой «нечего попусту газ в колонке переводить денюшка-то капает». А если воды холодной «дурынды испужались», то можно и в чайнике подогреть. Хотя, конечно, лучше б уж холодной, потому что «пар из чайника валит и сырюгу в квартире наводим для чахотки».
В общем, мысленно я уже чемодан собранный по ступенькам тащила, и сквозь все это воображаемое действо услышала ее удаляющееся, из коридора звучащее:
Мальчиков надо держать. С мальчиками куда проще сладить. И форточку хоть бы открыли, в жарюге сидят.
Короче, на ночь глядя я решила ехать по совершенно неизвестному адресу. Любому.
Одевшись, села на ковре и принялась вытряхивать содержимое сумки:
Где эти бумажки с объявлениями!
В ночь ехать собралась? спокойным тоном училки осведомилась Люда.
Да, услышала я свой невозмутимый голос и почти удивилась.
Ты время видела?
Ну сколько? я бросила взгляд на часы, но девять вечера меня не впечатлили. Вернее, впечатлили, но не остановили: Да где эти адреса? Повыкидывала с чеками старыми
Вон там, у тебя под пяткой, Люда все еще была равнодушна.
Я вытащила листочек с номером телефона. Мятый и крошечный.
Роковое объявление, зачем-то произнесла я, еще раз удивившись самой себе и не подозревая, что слова мои окажутся пророческими.
И вскочила, нацепив толстовку на халат. Какое-то мгновение стояла, замерев с листочком в руке, и смотрела ошеломленным взглядом на Люду. Она сидела на кровати, красная, с распаренным лицом, с большим кулем из полотенца на голове, по-турецки скрестив ноги. Полы ее короткого плюшевого халата расходились, обнажая белые ляжки (вот тут было за что подержаться). Эх, мне бы такие
Волосы хотя бы высуши, лениво произнесла Люда, разматывая полотенце на голове.
Пойду в подъезд, чтобы эта, и я махнула на дверь, не подслушивала.
И куда это на ночь глядя? протянула начальственно Клавдия Петровна, выскочившая из своего зала на мою возню в коридоре.
Я на минуту, буркнула я, и замок щелкнул, громко и неприязненно.
Курить что ли послышалось ее глухое из глубины закрывшейся квартиры.
Я не курю, процедила сквозь зубы самой себе, спускаясь по лестнице.
Постояла, прислонившись лбом к оконному стеклу между этажами. Приводила мысли и дыхание в порядок. Вот сейчас. Конец, который дает начало. Вот он. Можно ощутить, словно интуиция осязать может. И это чувство почему-то страшно. Как все неопределенное. За мутным окном размывались огни чужого города в сиянии издалека прилетевших ветров. Пришла мысль о северных ветрах. Еще без очертаний, неясная мысль. Проскользнувшая. Голая ветка сухого дерева постукивала скорченным пальцем и елозила по стеклу.