Ни в одном ее интервью вы не найдете упоминания города Берхтесгаден. Прежде всего потому, что на европейский слух это один из главных нацистских адресов. Но сам выбор фильмов, в которых снималась Роми, говорит об ее отношении к фашизму лучше любых широковещательных заявлений и громких протестов. Поезд, Старое ружье, Групповой портрет с дамой, Женщина в окне, Прохожая из Сан-Суси всё это не просто фильмы о войне, которая была совсем недавно. Это всегда История Сопротивления. Именно так, с заглавной буквы. В этих фильмах слышится крик женщины, которую можно убить, но нельзя заставить замолчать. Она бьется, страдает, она ненавидит. С самого начала она знает, что ее предадут. Она почти всегда становится заложницей чужой подлости, трусости или бездушия. Но каждую секунду своего существования, даже под дулом огнемета, как в Старом ружье, она так отчаянно, так страстно хочет жить, что реакция, которую вызывает ее присутствие на экране, меньше всего похоже на жалость. Нет, это почти восторг! Что-то вроде тайного ликования и одновременно ужаса, когда видишь канатоходца под самым куполом цирка на проволоке без страховки.
Женщина над пропастью это и есть главная роль Роми Шнайдер в жизни и в кино. Ее тема, ее судьба, ее личный выбор. С каждым своим новым фильмом Роми подходила к опасному краю все ближе. Стоит ли удивляться, что в какой-то момент она запуталась и сорвалась. Уже не совсем немка, но и не до конца француженка, заблудившаяся в неудачных романах и несчастливых браках, израненная личными несчастьями и бедами, она привносила в каждый новый фильм обостренное чувство вины, с которым в одиночку ей уже было не справиться.
Достаточно бегло просмотреть синопсисы ее фильмов последних трех лет, чтобы понять то состояние подавленности и безысходности, в которое она сама себя загоняла, выбирая исключительно трагические роли. Вот Катрин в фильме Прямой репортаж о смерти, безвинная жертва политиканов и репортеров, чья агония становится документальным телесериалом online. Или Лидия в фильме Свет женщины, пережившая потерю ребенка, которая, как никто, может понять случайно встреченного незнакомца, чья жена собралась покончить с собой. Или Анна из Призрака любви женщина-фантом, женщина-рок в облике измученной пожилой бездомной, преследующей главного героя. И, наконец, две героини Роми в ее последнем фильме Прохожая из Сан-Суси Эльза и Лина, сыгранные ею на последнем дыхании. И снова в каждом кадре слышится эхо прошедшей войны. Жизнь на пределе, жизнь в полушаге от смерти.
Роми знала, как все это сыграть в кино. Но совсем не представляла, что с этим знанием делать дальше. Иногда кажется, что она нарочно уходила в этот беспросветный мрак с одной лишь целью отвести от себя несчастья, которые подстерегали на каждом шагу. Как будто таким образом она суеверно пыталась избежать участи собственных героинь. Но когда мы видим кадры из Прямого репортажа, где она с криком вырывается и убегает от преследующей ее стаи репортеров-стервятников, когда мы попадаем в комнату, завешанную до потолка детскими черно-белыми фотографиями и рисунками, понимая, что это портреты погибшего сына Лидии из Света женщины, когда в Призраке любви посреди отполированного буржуазного благополучия раздается телефонный звонок, а в трубке слышится отчаянный женский голос, молящий о помощи, в эти моменты нам открывается нечто большее, чем просто грандиозно сыгранные ею роли, вошедшие в историю мирового кино.
Вся книга Моя небесная красавица построена вокруг заочного разговора автора со своей новорожденной дочерью. Сама Сара не стала изменять семейной традиции: тоже стала актрисой. Про свои актерские достижения она в книге почти не пишет, оставляя их за рамками сюжета. Только один красноречивый эпизод с полупустым залом, перед которым она была вынуждена играть из вечера в вечер в течение месяца, говорит сам за себя. Представить в этой ситуации ее мать, конечно, невозможно.
Понимаешь и различие в темпераментах, и несходство характеров, и несопоставимость актерских масштабов. Они очень разные, мать и дочь. Может быть, поэтому Сару так притягивает судьба матери, которую она совсем не знала. Как бы та повела себя, узнав, что у нее будет внучка? Что бы сказала? И где проходит та черта, та линия, которая отделяет экранный образ великой актрисы от женщины, которую Сара так недолго звала мамой? Была ли вообще эта линия?