Наступила пауза. Тоненький, чёрненький, да в тёмном костюмчике и в непонятного цвета сероватых туфельках годов сороковых малазийского происхождения, этот сын Африки продолжал глуповато улыбаться.
Чего надо? совершенно без всякой грубости спросил ректор. В голосе слышалась только вековая скука и больше ничего.
Я на джаз, вежливо ответил парень.
Александр Сергеевич ещё раз оглядел гостя.
Театральное через две улицы, без какой-либо иронии произнёс ректор, даже с некоторым сочувствием.
Я на джаз.
Сергеичу захотелось раздавить этого чёрного таракашку. Раздавить и физически, и морально.
Ну давай, сджазируй что-нибудь.
Африка запела. Запела странно, звонко, с завываниями, что-то на своём, с притопами. В общем, полная тумба-юмба.
Ректор дослушал до конца. Он решил очень и очень испортить настроение этому самородку.
Всё? мягко спросил Александр Сергеевич. Больше ничем не порадуешь?
Я барабаны ещё знаю и вот это, указал парень на белый рояль.
Инструменты были все старые и, честно говоря, не очень настроенные: всем лень. Клавиши, ударники, сакс всё на свалку бы. Отбирали в классы ударника и сакса. Да на ударник никто не шёл, а на сакс приходили со своими.
Давай-давай, повеселел Сергеич, бацай. Только воды дай, душа моя. На раковине стаканчик.
Африка очень тщательно прополоскал стакан, оглядел его на свет. Наливая воды, дал ей некоторое время сбежать и с какой-то торжественностью поставил эту, наконец отмытую, ёмкость с водой перед ректором.
А ты кто? Как зовут? спросил Сергеич, польщённый таким вниманием.
Я Пушкин, с какой-то чересчур готовностью прозвучал ответ этого новоявленного гения.
Ну да через паузу произнёс ректор. Я Лермонтов. А может, в театральный?
Я на джаз!
«Правнук, что ли», думал Александр Сергеевич. Но ему стало впервые за весь день, нет, за неделю или даже за весь месяц нескучно.
«Пушкин Пушкин повторял он про себя. Они что, все там Пушкины»
Парень сел за рояль. Снова поднялся, подтянул ударники. Опять уселся. Мягко опустил руки на клавиши и резко взял первые аккорды.
«Скрябиновское Опять классика. Опять классика» без интереса отметил ректор. Развернулся в окно. Улицу покрыл ливень.
«А Лилька сейчас на солнышке, думал он с тоской. Не надо было ей давать отпуск. Сам бы погулял с ней в Крыму».
Рояль разошёлся. Не без таланта Африка, не без таланта. Но не джаз, не джаз. «Умер джаз, Серж, умер», скучал Сергеич.
Но звуки начали ломаться. Ломалась гармония. Смешные раскованные переборы и аккорды ни с того ни с сего обстреляли начальную тему. Почти какофония. И наконец произошёл взрыв. Стройное классическое звучание было отброшено в сторону и там забыто.
Сергеич во все уши и ноздри втягивал это новое. Весёлым серебром рассыпалось то новое, карнавальным серпантином строчило по воздуху.
Джаз! расхохотался ректор. Да, это джаз! Серёга, мы с тобой такого никогда не бацали. Этот негритоса импровизирует. Африка сочиняет! Давай, давай, душа моя, то вслух, то почти про себя шептал он.
Итак, ему захотелось усесться рядом, да в четыре руки Парень как почувствовал. Обернулся и крикнул:
Бери клавиши! Мне стукать надо.
Сердце Сергеича колотилось, колотилась вся внутренность. Но было не страшно. Было смешно, весело. И по весёлому дрожали руки. Ректор как солдатик, как мальчишка вскочил, опрокинул стул и перебежкой к роялю. Интуитивно подхватил и пошёл, и пошёл разливаться серебром.
А серебро лилось щедро. Александр Сергеевич хохотал во все горло. Африка же вовсю дубасил по барабанам. То вдруг затихал, то дребезжал тарелками. Это был праздник. Праздник музыки.
Сергеич подхватил сакс и задул. Всю тоску свою по жизни, по джазу вдувал в лёгкий металл.
Вот последнее серебро прошелестело с тарелок на клавиши, на пол, закатилось под столы, на подоконники, за окна и смешалось с ливнем.
Нежно, как флейта, закончил и ректор, посреди зала, на коленях. Казалось, замерло всё в радиусе пяти километров. Александр Сергеевич плакал.
Через минуты две он вспомнил про Африку. Тот с восхищением глазел на Сергеича.
Ну, Африка Ну ты даёшь проговорил сквозь слезы ректор.
Я завтра идти за решением, хорошо? осторожно спросил этот юный волшебник джаза.
Ты что? О чём ты? Какое решение, мой ты дорогой В Москве такого не бывало. Какая Москва, Нью-Йорк описается шоколадом, душа моя!