а если так, то надо согласиться, что когда я хорошо под мухой, то пользуюсь в этом плане режимом наибольшего благоприятствования.
Существо, которое спало на моей собственной постели, откинув верхнюю простыню, не было ни крысой, ни пауком. Его можно было бы назвать по меньшей мере киской.
Ей было не больше двадцати лет, а может, и меньше. Красивая мордашка под искусным макияжем, обрамленная каштановыми с рыжеватым оттенком волосами. Сильно надушенная. В прозрачных чулках, подчеркивавших безупречную форму ног, с лакированными ногтями и наручными часами.
Я взял стул и сел. Откровенно говоря, все это застигло меня несколько врасплох.
Голая девушка вздохнула, состроила капризную гримаску, ее голова скатилась с подушки, а рука принялась шарить сбоку по постели. Почти одновременно она открыла глаза и тут же опять закрыла от яркого света. Я встал, потушил люстру, зажег менее мощный стенной светильник и опять сел, ничего не говоря. Девушка села, сжала руками голову, взъерошила волосы. Потом зевнула, раскрыла глаза до их нормального размера и поглядела на меня. Она выглядела смущенной и растерянной как раз настолько, как если бы, одетая с головы до пят, вдруг подошла к табачному киоску и попросила продать ей почтовую марку.
– Извините меня, – сказала она, – мне кажется, что... что я заснула...
Ее голос был ласковым, теплым, провоцирующим. Заученным. Чертовски заученным. Ее живот был плоским, груди маленькими, крепкими, хорошей формы, лицо приятным, я заметил это еще раз, но мне приходилось иметь дело с совками для уборки пыли, интеллект которых был повыше, чем у нее.
– Я заснула, – повторила она.
– Да, – сказал я доброжелательно. – И перепутали номера.
– О! Месье... не... (она вытаращила глаза) вы – не... о!
Запоздалая стыдливость вернулась к ней, она натянула на себя простыню и глядела на меня почти с испугом:
– Кто... кто же вы такой?
– Мое имя вам ничего не скажет.
– Вы работаете... в кино?
– Не совсем, – усмехнулся я, уже понимая что к чему, – в этом отеле, возможно, я единственный человек, который не занимается кинематографом. Ну что, не повезло? (Я встал.) Придется досыпать в другом месте, малышка.
– Да, правда! Какая же я дура! – воскликнула она, не подозревая, как близка к истине.
– Где ваша одежда?
– Здесь.
Она показала пальцем на стул, где валялись принадлежности ее легкого туалета – блузка с большим вырезом, светлая плиссированная юбка и минимальное количество нательного белья.
– И только не просите меня глядеть в другую сторону, когда будете одеваться, ладно? – предупредил я, протягивая ей в первую очередь туфли на высоком каблуке, которые я подобрал возле шкафа. – Я не послушаюсь.
Она яростно отшвырнула простыню и спрыгнула на коврик перед кроватью, сознавая свою красоту и как бы подтрунивая надо мной. Я подавал ей шмотки одну за другой. После классического стриптиза великолепной Риты Кадиллак этот стриптиз наоборот не был мне неприятен. Но если я рассчитывал ее унизить, то тут я остался с носом.
– Вы, очевидно, хотите работать в кино? – спросил я.
– Да.
– И вы рассчитывали таким вот методом...
– Да.
– Разве не существует других? К примеру, вы никогда не слышали о таланте?
Она выгнулась, чтобы застегнуть свой бюстгальтер, любуясь собой в зеркале и предоставляя мне возможность детальнейшего обзора.
– Когда-то, – продолжал я, – актеришки имели обычай говорить, что все зависит от маски. А теперь... Ну, ладно, не будем спорить. Как вы проникли ко мне?
Она не ответила, будучи занята аранжировкой своего декольте, которое оставляло открытыми ее плечи. Я успел заметить ее имя: Моника, вышитое на блузке на уровне сердца. Не хватало только номера телефона и расписания, когда ее можно было бы зарезервировать на другом конце провода.
– Готовы? Ну ладно, без обиды, Моника.