Молодой постановщик доложил, в основном, следующее:
– Мадемуазель Люси Понсо выразила мне свое желание не присутствовать на торжестве. Она сомневалась... она боялась... Господи! Я себя спрашивал: чего она могла бояться? Ведь с сегодняшнего вечера она стала королевой седьмого искусства. Но я отнесся с уважением к этому желанию и решил, что после сеанса приду поздравить ее в сопровождении продюсера месье Бокра и двух моих ассистентов. И если мы не прибыли раньше, то только потому, что... ну, вы знаете, как это происходит? Ведь мы не можем всех послать к черту, даже тех, которые нам надоедают. Но я просил Норбера позвонить. Не повезло. То телефон не отвечал, то соединялось не с тем номером. – Он помолчал немного и добавил: – Впрочем, один и тот же неправильный номер. Странно, не правда ли?
Я вмешался:
– Это не был неправильный номер. Это отвечал я. Но мне было не с руки объяснять вашему ассистенту, что мадемуазель в состоянии агонии. Я ждал прибытия полиции. Комиссар в курсе.
– Вы из полиции?
– По соседству. Только по соседству.
– По соседству с...
– По соседству с полицией, – отрезал Фару. – Вернемся к нашим баранам. Дальше, месье Дорли?
– Это все, – сказал режиссер. – Извините меня, но я не знаю, что я мог бы добавить.
– Кажется, мадемуазель Понсо трудно было убедить себя в том, что перед ней может вновь открыться путь к карьере. Точно?
– В некоторой степени – да. Она была женщиной нервной, крайне впечатлительной, что говорить – художественная натура! Она сама себе не верила. Но я все это относил на счет своего рода кокетства. И не верил в настоящую депрессию. А в том факте, что она не захотела присутствовать на празднике сегодня вечером, не усмотрел ничего для себя обидного. Я понял, что она относится с презрением к возможным почестям со стороны тех, кто оставлял ее в забвении в течение пятнадцати лет.
– Ладно... (Фару обернулся ко мне.) Давайте вы, Нестор Бюрма.
– В каком смысле?
– Излагайте свою теорию.
Я стал говорить. Когда закончил, воцарилось тягостное молчание, которое прервал комиссар:
– Вы с ней были близко знакомы, месье Дорли. Я хочу сказать, знали ее лучше, чем все мы. Я видел ее в кино черт знает как давно. Та теория, которую вы только что слышали, совпадает с характером покойной?
Режиссер закашлялся и глухим голосом ответил:
– Все сходится. И чертовски точно. Не знаю, происходило ли все так, но во всяком случае объяснение очень убедительно.
– Речь идет не о том, насколько оно убедительно. Годится или нет?
– Да, черт побери!.. (Казалось, до кинодеятеля только сейчас дошла реальность происшедшей драмы) ...Мне следовало об этом подумать раньше. Остеречься. Это беспокойство, эти сомнения не были естественными. Мне следовало бы...
– Да, Жак, вам следовало бы, – злобно выкрикнул Самми Бокра.
Будущий фильм, который он предполагал снимать с Люси Понсо, летел к чертям. И он без стеснения выражал свое разочарование. Жак Дорли искоса взглянул на него.
– Она принимала наркотики? – спросил Фару.
– Насколько я знаю, нет, – ответил тот. – Но некоторые умеют скрывать свои дела.
– Ладно. По всей вероятности, расследование придет к заключению о самоубийстве. Во всяком случае... (комиссар взглянул на продюсера) ...реклама фильма не пострадает от этого... (И добавил, словно сплюнул.) ...Наоборот.
* * *
Наконец наступил такой момент, когда ни я, ни Ковет не нужны были больше Флоримону Фару. Мы снова сели в мою машину.
– В газету, – сказал журналист. – Мне надо протолкнуть эту громоубийственную статью в первые выпуски.
Я тронулся с места, едва не зацепив шикарную машину, на которой прикатили Самми Бокра и компания. Она ломилась от букетов цветов, предназначавшихся отпраздновать триумф Люси Понсо.