В голову верткого не по годам индейца пришла мысль: а пусть Машимон будет Иудой, тринадцатым другом нового Бога. Плохим другом. Служка любил слушать истории, и тогда один из монахов поведал ему, что их Бог был предан своим другом.
От такого поворота дух захватило и у Машимона. Но и это было не все. В Страстную пятницу прислуга колдуна должна была пронести его по улицам городка, а после повесить.
Машимон захохотал.
В голове служки заскрежетал голос колдуна: «Меня повесить? Вы что, тараканы, совсем сбрендили? Ну повесите вы меня, сыновья мокриц. А что потом делать будете? Так и буду я висеть?» чеканил Машимон в голове испуганного индейца.
О, мой Господин, прости! спешил с ответом он, ты не будешь висеть ни часа. Мы тебя оживим. Ты станешь снова живой, как новый Бог Иисус!
Машимону стало так смешно, что он начал раскачиваться из стороны в сторону, пока не накренился так сильно, что с него слетели все праздничные ленты, повязанные вокруг коротенькой шеи. Затем его тело громко брякнулось о земляной пол и продолжило раскачиваться. Вокруг него бегал служка и в панике взмахивал руками. Он схватил деревянное тело Бога и поставил на место.
Машимон резко оборвал свой смех и с удивлением вперил маленькие глазки-угольки в человека.
А ты умнее чем твой отец, и дед, и даже прадед. Еще те были тупни. Хорошо. Давай. Поиграем. Праздник. Виселица. Раз, два, три и я новый Бог! перечислял Машимон действия и события как детскую считалку.
Спустя несколько дней группа индейцев пришла к аббату, который и требовал уничтожения этого деревянного приспешника дьявола. Переводчиком выступил все тот же служка. Он первым освоил новый язык, и даже мог прочесть пару молитв на латыни.
Предложение индейцев сделать из Машимона сначала Иуду, а затем Иосифа аббата не впечатлило. Он почувствовал подвох и тут же принялся резко отчитывать мявшихся индейцев.
Церковь Христа велит вам сжечь идола. Иначе гореть всем вам и вашим детям, и внукам в гиене огненной! О, Дева Мария, что они надумали! Вы глупцы, не знаете, что есть Святая Инквизиция, она-то защитит нашу веру от таких как вы! визжал аббат, и его лицо при этом стало красным, как закат над джунглями.
Зашептали, загудели индейцы. Визг человечка в черной ткани им не понравился. Кто-то покрепче перехватил копье, и этот угрожающий жест не прошел мимо взгляда священника.
Мы не будем его сжигать, тихо и четко произнёс служка, он сперва умрет, как предатель Иуда. Потом твой Новый и Великий Бог даст ему новую жизнь. Ведь ты сам нам говорил, что он всех простит, и всем даст еще жизни. Разве Машимон не заслуживает второй жизни? Он же тоже великий! уже перешел на тон выше служка. Индейцы слушали его молча, не понимая ни слова.
Твой Бог даст нашему новую жизнь и наречёт его своим Отцом! закончил пламенную речь служка.
У аббата нестерпимо начала болеть голова и к тому моменту, когда тихий индеец закрутил эту хитрую историю с перевоплощением деревянного идола, головная боль разорвалась на тысячу мелких иголок, которые тут же воткнулись в его мозг.
Чей отец? Бога нашего Иисуса, великомученика? хрипел от боли аббат. Вы там чего опять пили? Пошли вон отсюда, нелюди! С вами завтра по-другому поговорю! выпалил и бессильно упал в глубокое резное кресло из чёрного дуба.
Индейцы стали громко переговариваться и даже покрикивать, и кивать в его сторону. Гнев заполнил небольшой притвор, и скоро должен был прорваться наружу.
Господин наш, послушай! продолжил служка, которого тоже напугал грозный настрой его братьев. Машимон и есть наш Бог, как отец твоего Бога. Будет он Иосифом-плотником. Если ты заберёшь у нас Иосифа, мы уйдём. И войны твои в железных одеждах нам не преграда! И не будет тебе ни сыра, ни маниоки, ни коз.
Голова аббата дернулась в сторону, где стоял парламентер. Он понял, что поднимается бунт. И дай Всевышний, чтобы сейчас ему не вспороли брюхо. Вполне вероятно, что эти маленькие люди с разрисованной кожей и с дырками в ноздрях просто перебьют всех монахов и продолжат возносить своего Машимона. И закончится его путь на этой земле, а его тело и тела братьев так и останутся гнить без погребения под солнцем чужбины.
У аббата не осталось не сил, ни желания упираться, как и служить здесь, в забытом Богом месте. Его честолюбивые мечты о тихом аббатстве, где-то на нежном побережье любимой Испании были перечёркнуты этой миссией спасения и привлечения в орден непонятного и чудного народа.