Последний их - бредоватый разговор произошел под дверью, я слышал его от слова до слова.
- Ты васюся! - сердито и горько говорила Татьяна Алексеевна. - Дурочка наивная. Конечно, я была права!
- Я не верю, - потерянным голосом отозвалась Галя.
- Верь - не верь. Он опять принял ванну.
- Пьянку смыть.
- А чистые подштанники? - зловеще сказала Татьяна Алексеевна. - Он их вчера менял.
- Ты уверена? Он действительно надел чистые?
- При мне вынул из шкафа. Я сказала: так подштанников не напасешься.
- А он?
- "He твое дело"! Зло, раздраженно. Рубашку тоже взял и носки.
- Тогда все, - поникше сказала Галя. - Я круглая дура. А что же было ночью?
Ответа не последовало, хлопнула входная дверь.
- Что у вас происходит? - спросил я Галю, когда та пошла в комнату.
- А ты до сих пор не понял?
- Что я должен был понять?
- Еще писатель! Где ж твоя наблюдательность?
От кого я слышал эти слова и вроде по тому же поводу? Ну да, от Кати, когда та решила просветить меня насчет тайн дома Звягинцевых. Раньше мне казалось, что я могу стать писателем. Но с этими иллюзиями покончено. Я не пишу и не хочу писать, вид чистого белого листа бумаги вызывает у меня тошноту. Впрочем, это никому неинтересно, в первую очередь мне самому. Я хочу знать, что тут происходит.
- Может, ты ответишь на мой вопрос?
- У него другая баба, - сказала Галя. - Неужели тебе никто не говорил?
- Нет.
- Она работает в Моссовете. Сектором заведует или отделом, забыла. Звать Макрина. Отец познакомился с ней перед самой войной. Некрасивая, коренастая, довольно толстая, старше матери, вроде бы толковая. Что в ней нашел отец, не знаю. До ее деловых качеств ему дела нет, а так матери в подметки не годится. Да ведь не по-хорошему мил, а по-милу хорош. Она напротив в переулке живет, в совнаркомовском доме, отец ей квартиру устроил.
Так вот чего высматривала Татьяна Алексеевна в полевой бинокль! И в усугубление своих мук она проглядывала или радиатор или багажник мужниной машины, в зависимости от того, откуда он наезжал к своей пассии - с улицы Горького или с Пушкинской. Значит, она всегда знала, сколько времени он проводит у любовницы. Будучи сведома о темпераменте своего мужа, Татьяна Алексеевна могла высчитать, сколько раз накаляла Макрина свой далеко не румяный и не расписной рай для Василия Кирилловича. Совместные трапезы там бывали редки, ведь он отправлялся к ней обычно после обеда или после ужина. Конечно, были так называемые задержки на работе, аварии, ночные вызовы, совещания в наркомате и Московском комитете партии, вероятно, на эти часы приходилась их другая, более разнообразная жизнь.
И тут мне вспомнился наш недавний семейный поход в Большой театр на "Евгения Онегина" с Лемешевым, Провожая нас в правительственную ложу, директор театра сказал игриво: "Что-то зачастили вы в наш театр, Василий Кириллович!" Звягинцев не ответил, только залился гипертонической краснотой. А директор, гонимый бесом бестактности и не удосуживаясь взглянуть повнимательнее на старшую спутницу Звягинцева, продолжал: "Это кто же из вас такой меломан, вы или супруга?" - "Оба!" - гаркнул Василий'Кириллович, ненавидяще сверкнув глазами. Директор опешил, прозрел и дематериализовался.
А я не придал этой сцене никакого значения, пропустил мимо себя. Теперь я понял, что у Василия Кирилловича и Макрины была культурная программа. Видимо, в этой второй своей жизни Василий Кириллович был другим, открытым "для звуков сладких и молитв". На долю же Татьяны Алексеевны приходились лишь "житейское волнение" и "корысть".