Не знаю, был ли в этот период в нашем приюте более несчастный человек, чем я. Я изнывал без футбола, я страдал физически, зная, что сейчас наша сборная где-то там пробивает себе дорогу в финал, и в её рядах Джанлука. Я пропустил матч-открытие, я пропустил первый матч сборной. Единственная её игра, которую я видел в реальном времени, второй отборочный матч в группе. Он выпал на субботу, а на выходные меня забирала семья Поккарди. Вместе мы смотрели эту игру, и я задыхался от счастья. Даже визги и беготня сестёр Джанфранко не могли мне помешать наслаждаться происходящим на поле. Правда, сам по себе матч выдался не самым удачным: автогол и удаление опорного полузащитника смазали радостное впечатление, но я был счастлив просто видеть наших парней на турнире.
Джанфранко знал это. Он, возможно, был единственным человеком, который понимал, как мне необходимо прожить этот поход к трофею вместе с парнями из сборной, поэтому он записывал матчи на видеокассеты, а потом, когда я приезжал к ним на выходные, мы смотрели их в хронологическом порядке. Мой друг ни звуком не обмолвился ни о счёте, ни о том, кто забьёт. Он знал, что эту информацию мне неоткуда взять: наш приют был так отрезан от мира, словно находился не в нескольких километрах от Рима, а на дрейфующих льдах. В общем, Джанфранко дал мне возможность полноценно пережить то, что пережил сам.
Правда, то, что наша сборная стала чемпионами мира, я узнал в приюте. Матча я, конечно, не видел (он был в понедельник), но водитель, который привозил нам продукты, вышел из машины в футболке сборной с надписью «Мы чемпионы мира». Я тут же подскочил к нему, чтобы удостовериться, что правильно понимаю этот посыл.
О, парень! Это был валидольный матч, но мы отомстили французам за тот Евро! водитель расплылся в довольной улыбке и принялся сгружать ящики с овощами.
Саму игру я увидел лишь в субботу, когда в очередной раз приехал к Поккарди. На серии пенальти я сидел, закусив ворот футболки, и боялся дышать. Мне казалось: одно неловкое движение, и ход истории изменится. Что кто-то из наших промахнётся по воротам, и тогда мы попрощаемся с чемпионством. Я плакал вместе с футболистами, я был счастлив вместе с ними. Я видел лицо Джанлуки, когда он получал из рук Зеппа Блаттера золотую медаль. То было лицо человека, который достиг вершины. Он был так счастлив безоговорочно, полноценно, словно бы это чувство до краёв наполнило резервуар, данный ему природой. И счастье это даже немного выплёскивалось из этого резервуара, окатывая брызгами меня.
В приют я вернулся в эйфории. Все страхи временно утратили власть надо мной: сестра Мария с её нотациями, синьор Капроне с его самодурством и даже синьор Тротто с долбаной гимнастикой жили теперь в параллельном мире, словно бы за стеклом. Я мог видеть их, но они не могли меня достать, как ни старались.
11
Так прошло лето. Вернувшийся из отпуска, загоревший и набравшийся сил синьор Капроне ввёл парочку новых правил, которые окончательно подвели черту под моим терпением. Директор запретил воспитанникам хранить вещи, по его мнению, оказывающие неблагоприятное влияние на их психическое состояние. Под это определение подходили плакаты звёзд, карты, всевозможные нефункциональные предметы вроде пустых гильз, камешков и прочих атрибутов мальчишеских тайников. Мамина фотография, конечно, тоже была расценена как вещь, нарушающая тонкий баланс моей психики, и была нещадно выброшена. А фирменный мяч перекочевал в кабинет Капроне.
Мириться с таким произволом я не собирался. И хоть не в моём характере было бунтовать, я всё же решился на акцию протеста. Я нарочно затеял перепалку в столовой, чтобы меня посадили в подвал. Как только дверь за мной закрылась, я на ощупь начал пробираться вдоль труб. Ещё месяц назад я обходил здание приюта и обнаружил выбитое подвальное окно в дальней части корпуса. По моим расчётам, до него можно было добраться, если двигаться вдоль стены. Дети, напуганные темнотой и холодом, обычно садились возле двери на ступеньки и ждали, пока их выпустят. Я же шёл вперёд, вдохновлённый своим планом.
Наказали меня на четыре часа, так что дальность моего побега напрямую зависела от скорости нахождения выхода. Глаза мои довольно быстро привыкли к темноте, и я, ударяясь коленями о вентили и всякие распорки, шёл и шёл вдоль трубы, пока не увидел слабую полоску света. Расчёт оказался верным: я набрёл на то окно и выбрался наружу. Воспитанники, занятые работами на приютском огороде, сейчас находились по другую сторону здания, так что меня никто не заметил. Я прокрался вдоль хоздвора и стремглав понёсся к автостраде. Перебравшись на другую сторону, чтобы меня не заметили, я по кювету направился в сторону города. Поскольку родители Джанфранко неоднократно забирали меня на машине, я помнил дорогу. Я не шёл, я бежал. У меня сбивалось дыхание, я останавливался на пару минут, чтобы перевести дух, и снова припускал. Я боялся, что директор раньше времени обнаружит мой побег и догонит меня на машине. Мне необходимо было добраться до города, пока меня не хватились. И я бежал без устали.