Доктор Шаффер отпихнул от себя папку, лежащую на столе, затем притянул её обратно к себе и откашлялся. Он склонил голову, вперив взгляд в папку и не поднимая на меня глаз. Он выглядел высоким, даже сидя у себя в кресле. По его склонённой голове можно было изучать процесс истончения волос, мягких и уже седеющих, которые обрамляли голую, слегка отсвечивающую розовую макушку.
Случай весьма сложный, начал доктор Шаффер. И разобраться в нём, не поговорив с Эйденом, очень трудно.
Просто расскажите мне всё, что знаете, и о чём, по-вашему, это говорит, сказала я, повернулась к Стивенсону и добавила: Только пожалуйста, не скрывайте ничего.
Доктор наконец поднял голову, и я поняла, что, как и подобает профессионалу, он полностью взял свои эмоции под контроль. Он положил руки на папку и сцепил пальцы.
Эйден слишком мал для своего возраста, что наводит на мысль о недоедании. Когда его нашли, он очень медленно шёл по дороге, прихрамывал и тяжело дышал. При ходьбе он немного подгибает ноги вероятно, так ему удобнее справляться с хромотой. Во время осмотра мы обнаружили, что у него недоразвиты икроножные и бедренные мышцы, а также есть признаки давних повреждений голеностопных суставов, но чтобы определить серьёзность этих повреждений, нам необходимо провести дополнительный осмотр и сделать анализы. На данный момент все травмы зажили.
Зубы у Эйдена довольно неровные. Я в этой области не специалист, но полагаю, что о них не особенно заботились, хотя у него, возможно, и была зубная щётка. Кожа имеет очень бледный оттенок, а глаза чрезвычайно чувствительны к яркому свету.
В этот момент шум крови у меня в жилах и стук сердца окончательно заглушили звук голоса доктора, и я испугалась, что потеряю сознание, прямо сидя на этом стуле. Я сделала глубокий вдох, погладила живот и приказала себе оставаться в сознании. Проблема была в том, что я уже догадалась, о чём он собирался рассказать дальше, и не хотела этого слышать. Хотелось встать на свои дрожащие ноги с опухшими лодыжками и побежать настолько быстро, насколько позволял мой восьмой месяц. Мне захотелось побыстрее убраться отсюда прочь в том числе прочь от Эйдена, как бы странно это ни звучало, и никогда больше даже не думать об этом. Но я не могла. Я родила Эйдена. Он существовал. И он был здесь, рядом. Где-то в глубине души он хранил историю, которую его мать должна была услышать и понять.
Эмма, тихо сказал Джейк, сжав мою руку. С тобой всё в порядке, любимая?
Может, сделаем перерыв? предложил Стивенсон.
Продолжайте. Я покачала головой. Я в норме. Расскажите мне всё, что знаете.
На это доктор Шаффер улыбнулся той улыбкой, каковой исполненные гордости родители одаривают на спортивных мероприятиях своих взволнованных чад, но затем опустил взгляд на свою папку и глубоко вздохнул. Худшее было впереди.
Мы нашли у Эйдена признаки повреждения дёсен, а на теле присутствуют следы рваных ран, свидетельствующих о сексуальном насилии.
Я перегнулась вперёд и вытошнила небольшим количеством прозрачной субстанции прямо на пол кабинета. Джейк убрал мне волосы со лба и помог снова сесть ровно, а инспектор Стивенсон быстро вытер лужицу своим носовым платком, который потом выбросил в мусорную корзину.
Не беспокойтесь! сказал доктор Шаффер. Мне всё равно нужна новая корзина! Он принуждённо улыбнулся.
Простите ради бога! сказала я.
Да всё нормально!
Я отдам это медсестре, сказал Стивенсон. И схожу за водой. Кажется, нам всем не помешают несколько глотков.
Я слабо улыбнулась и мысленно поблагодарила его за эту небольшую инсценировку, будто вода нужна нам всем. Будто я была не единственной в кабинете, кто оказался неспособным контролировать свою физиологию.
Я так и знала. К этому дело и шло. Маленьких мальчиков без причины не похищают. Вскоре после наводнения, когда стало ясно, что поиски тела Эйдена закончились безрезультатно, я передумала обо всех возможных версиях исчезновения ребёнка от падения в глубокий колодец до продажи в сексуальное рабство. Я всё это пропустила через себя. Я представляла себе усатых мужиков, ведущих моего сыночка за руку в какие-то мрачные казематы, где другие мужики, толстые и плотоядные, с похотливыми улыбками на лицах отсчитывали им купюры. Я рисовала себе самые жуткие картины, пока мне не стало противно и мерзко даже думать об этом. Но теперь никакой водой эти картины из памяти не смоешь.