У первого секретаря обкома Валухина была отдельная дача, у председателя облисполкома Семенова - тоже отдельная, а "второй" и "третий" - Медведев и Гусаров - помещались вдвоем. Рябая официантка Юля принесла на подносе в трех супницах три разных супа - на выбор.
Бабка в Москве всегда спрашивала меня:
- Что ты будешь есть?
Я в свою очередь интересовался:
- А что есть?
Выяснялось, что имеется каша (или картошка), но всегда что-нибудь одно, никаких разносо-лов, так что сам вопрос: "Что ты будешь есть?" оказывался чисто риторическим. А тут - три первых! Что я выбрал, не помню, но так громко выразил свое изумление, что Юля снисходительно улыбнулась. Со вторым блюдом повторилось то же самое.
Несколько семей владело (правильней сказать - пользовалось) большим дачным хозяйством: лодочной станцией, купальней, громадным садом, даже моторная лодка с мотористом была в нашем распоряжении, причем мы только паслись на этих угодьях, никого не помню с лопатой или граблями в руках,для этого существовали специальные люди, старавшиеся не показываться нам на глаза.
В центре внимания была семья "хозяина" области, Константина Сергеевича Валухина, бывше-го начальника Омского НКВД. Начальник дач, рыхлый пожилой мужчина, стоял перед Валухи-ным, словно дневальный роты перед маршалом. Константин Сергеевич что-то цедил сквозь зубы, катая биллиардные шары, не глядя на вытянувшегося и одеревеневшего человека. С непривычки было неловко.
При жене Валухина, красивой нервной даме, проживали папаша Мефодий Федорович, провинциал в соломенной шляпе, никогда не покидавший биллиарда, и туберкулезный брат, питавшийся по собственной системе, но, разумеется, из того же котла. У Валухиных было два сына - идиот Вадик двенадцати лет, в раннем детстве переболевший менингитом, и второй, помладше, нормаль-ный, зато злой и капризный. Он бил Вадика, снимал с него трусы, учил выражениям, которые родители потом выбивали из дурака смертным боем. Вадик любил глядеть на автомобили, при этом он загадочно улыбался и без остановки повторял: "машина-ма". К дачам подъезжали разные машины, но чаще всего "ЗИС-101". Еще Вадик говорил: "Солнце смеется и показывает". Эту фразу он тоже мог повторять часами, на разные лады, с разными интонациями. Все старания научить его чему-нибудь, кроме "машины" и "солнца" (и нецензурных слов) оканчивались неудачей.
ЧЕРНЫЙ КОТ КАБАКОВА
Километрах в десяти от наших дач стояли дачи НКВД. Оттуда несколько раз приезжали гости: Викторов и Варшавский, без семей и всегда "на взводе", это замечал даже я, тринадцатилетний мальчишка. Помню, как они сидят за столом,- толстый черный Викторов называет Варшавского своим учеником, а тот, рыжий и обрюзгший, беспомощно улыбается и засыпает.
Однажды Валухин ушел на охоту и пропал - одну ночь не вернулся, другую. Не знаю, были ли тогда телохранители или нет, но милицейские посты в подъездах были точно, не говоря уж об охране дач. Явился Викторов и принялся страшно орать на охранника, открывавшего и закрывав-шего ворота:
- Вас тут вместо стенок поставили, ... вашу мать!
Полуштатский привратник тянулся и ел глазами темпераментного начальника с ромбом в петлице, а тот все возвышал голос, выкрикивая одну и ту же фразу:
- Ты здесь вместо стенки поставлен! (и снова мат).
В детстве меня мат ужасал, особенно стыдно было слушать при родителях, но тут я понимал - случилось что-то самое главное в жизни, наверно, связанное с происками таинственных врагов, тут и ругань уместна. Валухин, в конце концов, вернулся цел-невредим и приволок не то лося, не то косулю, бок у нее был изодран, вытерт. Сам он похудел, зарос. Тушу свежевали возле кухни без него.
Валухин был моим партнером по шахматам.