До войны он назывался "Радостные часы", правда, имел специфический уклон. Там заправляла мамзель Люсетта. Возможно, что и сегодня она все еще там. На втором этаже у них очень удобные постели.
– Притон?
– Да, старина, вас это шокирует?
– Похоже, вы неплохо его знаете?
– И это вас шокирует?
– Да нет. Вы холостяк и прилично зарабатываете. Он заржал:
– Да, жалованье у меня хорошее. Хотя то, что я холостяк, не при чем...
– Пожалуй. От чьего имени можно представиться?
– От Робера. Три коротких звонка в левую дверь лавки. Это на антресолях.
– Спасибо.
– Не за что. Веселых развлечений!
Было весьма желательно, чтобы девицы в этом заведении не выглядели так устрашающе, как открывший мне дверь малый. У него были вялая походка и мутный взгляд, которые я всегда замечал у амбалов в притонах.
– Робер, – сказал я.
Сплюнув, он оглядел меня и произнес бабьим голосом:
– Робер говорили в прошлом месяце.
– Пароль у меня от одного старикана, – улыбнулся я. – Если он выбирается сюда раза три за год, это для него великая удача.
– Проходите, – сказал малый. Наверное, следовало соблюдать ритуал.
Вихляя бедрами, он проводил меня в гостиную, где меня встретила помощница хозяйки, грудастая бабища с манерами под актрису Марту Ришар. В строгом темном платье, не обнажавшем ни вершка ее тела, она с видом дамы-патронессы любезно приветствовали меня, осведомилась, что мне угодно, – ведь мне могло быть угодно самое разное, – и, наконец, нажала на невидимую кнопку, вслед за этим в комнату впорхнули пять надушенных куколок, Полный набор. Блондинка, брюнетка, рыжеватая, платиновая и традиционная негритянка, призванная польстить империалистическим замашкам клиентуры. Оставляя в стороне извращения, я честно предпочел бы, чтобы меня представили тому фараону, который в этом неожиданном месте отчитывался в своем поручении. Предпочтение я отдал рыжеволосой. Ее звали Марион. Она была в платье сиреневого шелка, открытом со спины заметно ниже пояса и рассеченном по бокам, с разрезом спереди до пупка. Ее ножки на высоких острых каблуках в нейлоновых чулочках сулили нежнейшее гостеприимство. Юная, смазливая, она явно не хватала звезд с неба0 Мое счастье с нею выглядело почти гарантированные.
Мы уединились в так называемой японской комнате в обществе бутылки, содержащей, вроде бы, шампанское, что, впрочем, еще следовало доказать.
Через какое-то время я притворился простофилей, который внезапно вспомнил, что надо позвонить, и спросил у Марион, есть ли в заведении телефон.
– В лавке, – разъяснила она мне. – Но им пользуется только хозяйка. Мы не имеем права звонить. Как и клиенты.
– Даже такие, как я? Она засмеялась:
– Сюда приходят не за тем, чтобы звонить. Здесь ведь не почтовое отделение.
– Ты права, – решительно согласился я. – Я тебе верю, что здесь не почта. Скорее, контора по сбору налогов. Ты мне нравишься, Марион. Очень нравишься. Не будь здесь так дорого, я бы заходил к тебе почаще. Но цена – как удар дубинкой. Лишаешься половины своих средств... Наверное, у вас полно денежных клиентов, правда? Здесь ведь торговый район. Похоже, что и евреи любят...
Об этом всегда можно спрашивать. Это не выдает безудержного любопытства.
– И евреи и не евреи, – ответила Марион. – Люди, которые тратят деньги не глядя, и люди, которые их расходуют с оглядкой.
– Я принадлежу, пожалуй, ко вторым, – хмыкнул я. – Скажи, а мы вдвоем не могли бы сговориться? Мне противно думать, что из тех монет, что я выложу, тебе достанется всего ничего. Ты живешь здесь?
– Нет. А что такое?
– Ну, я думал... Ты могла бы поработать и дома, правда? Чистая выгода.