– Ведь здесь же мы встретились.
Смеясь, он согласился:
– Это верно.
Затем мы обменялись еще несколькими фразами, банальность которых надежно проверена, и расстались. Эстер опустилась со мной до нижнего этажа и лишь там отпустила. По пути мы встретили служащего, который окинул нас игривым взглядом.
На улице Постящихся я влился в толпу трудового люда, вызволенного из своих контор и мастерских наступлением полуденного обеденного часа. На углу улицы Монмартр я оглянулся, чтобы бросить прощальный взгляд на шесть этажей "Тканей Берглеви". Тоскливый дом, воняющий грунтовкой, новым сукном и пылью. Дом, куда, наверное, я никогда не приду снова, как бы горячо того не желала Эстер. Так вот что такое зов плоти, да? Почему, отвлекаясь от этой особой стороны вопроса, она так настойчиво добивалась, чтобы я заглянул к ней снова? Вероятно, потому что мое посещение определенно вызвало бы недовольство ее брата, а она хотела ему всячески досадить. Может, что-то здесь было для Нестора Бурма, но при нынешнем раскладе мне сложно было в этом разобраться.
Мои размышления были прерваны. Я увидел Бонфиса, который приближался с намерением поговорить. Со смущенным видом он обратился ко мне:
– Мне кажется, мы действительно уже встречались, господин Бурма, и я... гм...
– На улице Сен-Дени, в день фейерверка, за автомашиной.
– Не думал, что я так хорошо запоминаюсь. Должно быть, из-за этого аппарата...
Он подергал проводок своего слухового устройства:
– ...Конечно, я вас узнал сразу же... хотя в руке у вас сейчас не было пистолета. Поймите меня правильно, вы разбудили во мне любопытство.
– В тот день вы сыграли со мной злую шутку. Какого черта вы настучали на меня фараонам? Они меня взяли.
– Это был не я, – запротестовал он. – Доносы – не мой стиль. Наверное, не я один заметил ваш маневр...
– Не будем больше об этом говорить. Все обошлось.
– Тем лучше. Надеюсь, что и для меня все останется без последствий. Беда – это, пожалуй, слишком сказано, но все же... Дело вот в чем. Могу я быть с вами откровенен? Я дорожу дружбой Левиберга. Она полезна. Она скреплена концлагерем, где мы познакомились, но он напичкан предрассудками. Поглощен делами и ненавидит скандалы. Если бы он узнал, что я бываю в местах с дурной репутацией... Боже мой, этот человек – из дерева. А я – нет. И я – не его сестра.
– А при чем здесь его сестра?
– Э-э-э... Нет, ничего. Ничего.
Я настаивал, и в конце концов он признался, правда с оговорками и экивоками, что она нимфоманка и мифоманка. Впрочем, для меня это не было новостью.
– Иначе говоря, у нее есть все чувства, кроме одного – чувства правды.
– Точно, – хмыкнул он. – Забавно, что вы это сказали. Не забуду этого выражения. Ладно. Заметьте, она порядочная баба, но... Для почтенной репутации дома Ливебергов ее заскоки более опасны, чем мои, но она – его сестра. С ней он не может быть слишком строг, во избежание скандала, тогда как со мной... Так вот, я бы предпочел, чтобы он не слышал, что я...
– У меня нет ни малейшего повода сообщать ему о ваших проказах. Ни ему, ни... его сестре.
Я подчеркнул последнюю часть фразы. Может, он с ней спал? Он не моргнул и глазом.
– Тем лучше, – произнес он. – Спасибо.
Он протянул мне руку, и мы распрощались. Я продолжал идти своей дорогой. Направление – бар на открытом воздухе газеты "Франс-Суар". На улице Реомюра я задержался, чтобы поглядеть на фотографии, выставленные в витринах газеты "Паризьен либере". Я любовался рожей привратника, который только что получил приз почетной метлы, титул самого любезного дворника столицы, когда за моей спиной, вслед за скрежетом тормозов, какой-то тип выкрикнул одно из тех словечек, которые не принято произносить в почтенном обществе.