Почему-то я вынужден смотреть на все только своими собственными глазами и видеть, как весь мир обменивается ради любого пустяка.
Весь мир, кроме меня.
Такси остановилось у входа в дом, и мне пришлось перестать жевать, чтобы заплатить водителю.
Он посмотрел на обивку заднего сиденья.
Я вышел из машины, дожевывая остатки сабиха и втягивая воздух, чтобы острый соус поменьше обжигал, и вдруг увидел, что она стоит и ждет у дома, опираясь на стену одной ногой.
Увидев меня, она оторвалась от стены и пошла мне навстречу.
4
Каждый, кто хоть раз смотрел в глаза женщине, когда она говорит «в таком случае делай что хочешь», хорошо понимает вещи, само существование которых основано на внутреннем противоречии. Намек на нечто смешивается с намеком на полную ему противоположность. Поди разберись.
Я ощущал это, смотря, как она подходит ко мне. Шагов шесть, не больше. Ну семь.
Она была женщиной зрелых лет. Седые волосы собраны в хвост резинкой, в уголках глаз морщинки, яркое легкое летнее платье оставляло открытыми руки, которым явно не нравилось быть у всех на виду. В этом теле было что-то такое, что отпугивает молодых людей, как только его хозяйка начинает интересоваться их жизнью. Но ее походка оставалась свежей, легкой. Сквозь увядание, выставленное напоказ, среди морщин проблескивали озорные глаза и улыбка.
Мой медленный мозг попытался выбрать хоть какую-нибудь точку на шкале первых впечатлений и совершенно запутался, тщетно пытаясь совместить все: цветущую, но уже отцветающую харизму, юную и в то же время пожухшую свежесть.
Широкими шагами она прошла расстояние между нами и встала прямо передо мной.
Дан Арбель? спросила она.
Да, ответил я, слизывая тхину с губы. С кем имею честь?
Мне нужно посоветоваться с вами по одному вопросу, сказала она.
Да, конечно. Но все же кто вы?
Может, поднимемся к вам? Она указала рукой на мой дом. Там будет гораздо удобнее разговаривать, чем на улице.
Так о чем вам надо посоветоваться? спросил я и невольно пошел за ней. Вам нужен курьер?
Она скосила на меня взгляд.
Да. Курьер, сказала она.
Нет. Курьер ей точно не был нужен.
Мы молча поднялись на лифте.
Я пытаюсь блюсти границу между личной жизнью и делами. Иногда нужно передать посылку, о происхождении и содержимом которой ты не знаешь наверняка, и такую посылку точно не стоит хранить дома. Не хотелось бы, чтобы люди, связанные с ней, заходили к тебе домой. Я не могу обмениваться, а это значит, что мои недоброжелатели представляют для меня куда большую опасность, чем для всех остальных людей их враги. Поэтому необходимо оставлять сферы жизни, не связанные с работой.
Но что сделано, то сделано. Когда дверцы лифта открылись, я лишился последней возможности настоять на встрече в каком-нибудь общественном месте.
Может быть, если бы я меньше пытался понять, что меня в ней смущало, я был бы осторожнее. Оглядываясь назад, могу сказать с уверенностью: благоразумным мое поведение не назовешь.
Так о чем будем говорить? спросил я.
Мы сидели на моей крохотной кухоньке, перед ней стоял стакан с водой, посередине стола блюдце с печеньем (я очень надеялся, что срок его годности еще не истек).
О посылке, конечно, ответила она.
Что за посылка?
А какие посылки вы доставляете?
Ну, так можно болтать часами, пока наконец не дойдет до дела.
Если вкратце, то я берусь доставить все, что угодно и куда угодно, сказал я. Куда-нибудь неподалеку, за границу; личные посылки, корпоративные; за пять минут, за три недели; доставляю все от кусочка сахара до белого слона. Я сам заберу посылку, во время поездки она всегда будет при мне, я обязуюсь доставить ее лично. Я не буду оставлять ее нигде ни на секунду, не буду обмениваться, а за отдельную плату можно даже прикрепить мне посылку к телу если размеры позволяют. Цена включает все страховки и покрытие минимальных расходов на ночлег и питание в пути.
А что, вам действительно когда-нибудь доводилось перевозить кусочки сахара?
Нет. Но зато слонов доводилось. Трех.
И сколько это стоило?
А какая, в сущности, разница?
Я пытаюсь понять, какой у вас разброс цен.
Для чего?
Чтобы понять, может ли так быть, что когда-то вы работали на Ламонта.
Когда она произносила это имя, ее глаза заблестели, только непонятно, из уважения или от ненависти.