Маленькой тонкой, острой пилой вам распиливают грудь точно посредине. Потом с помощью приспособления кость груди раздвигают и появляются легкие, пораженные туберкулезом. Алла тоже была на его операциях, когда в молодости гастролировала в Алмате вместе с театром. Она была сильная женщина и никогда не теряла сознание, глядя на открытую грудную клетку с бьющимся сердцем. Я, надо сказать, почувствовал себя плохо после примерно двадцати минут. Кажется, что человек, лежащий на операционном столе, вытягивает из тебя всю энергию, чтобы выжить. Если одну половину легких, где все еще не так плохо, ее оставляют, другую половину, которая более поражена туберкулезом, всю или ее часть удаляют. Особенно если это легкие курящего человека. Они черные. И если все совсем плохо, грудную клетку закрывают, и человек просто потом постепенно умирает.
Алла и Марковский жили в одной и той же квартире, хотя уже не были больше парой. Когда пьяный Марковский с его новой подругой начинал храпеть, Алла по старой памяти свистела тихонько в дырочку в стене, которая разделяла квартиру пополам, и он успокаивался в постели с любовницей.
Вечеринки на даче в Сестрорецке. Алла занимала половину старого финского дома наверху. Другую половину внизу занимала Ирина Колпакова. Балерина и народная артистка. Это был большой финский дом с двумя разными входами и участками. Они не очень ладили между собой. Пьянство затягивалось иногда на несколько дней с большим количеством разного приходящего и уходящего народа. Когда наконец все это заканчивалось, мы с Аллой собирали бутылки (много) и сдавали их в магазине неподалеку, где ее очень хорошо знали. На эти деньги опять покупалось вино. Я помогал ей убирать дом после ледового побоища. Потом мы уже вдвоем так и продолжали.
Аллин сын занимался валютой и кончил плохо. Эта трагедия останется с Аллой навсегда.
Позже, уже в 2000-х она преподавала балет в Италии и Франции. Не помню в каком году я узнал, что она во Флориде, и удалось узнать телефон.
Сережа!
Алла, я приеду.
Не надо, я улетаю завтра домой, ведь у меня там две кошки, которые меня ждут.
ЛГПИ Герцена. Мой дед преподавал там тоже, в 30-х, на литературном факультете. Я учился на факультете физики. Это начало 80-х. Только с третьего курса нас начинали учить, что мы учителя. До этого сплошная высшая математика, физика, химия, психология, литература и прочее. Зачем все это, чтобы учить оболтусов? А преподаватели! Нищие, но какие! Я помню, как преподавательница математики, конечно еврейка, умница и неплоха собой, шла по направлению к троллейбусной остановке на Невском в тапочках, зимой, по ленинградскому снегу, перемешанному с солью, потому что у нее украли ботиночки в ЛГПИ Герцена. Я помню их всех. Мои учителя в университете, как и в детстве, в 141-й школе на Охте. Они все были настоящие, преданные своему делу. Не такие, как в Канаде, с которыми я столкнулся на собраниях, когда мои дети учились здесь в школе. Они те, на которых держалась Россия. Но их уже мало осталось.
Школа 187. Но это так, ничего серьезного. Мне просто надо было доказать себе, что я могу. Бабский персонал и бесконечные склоки. Надо сказать, что во всех школах, где мне довелось работать, у меня всегда были проблемы с администрацией за мое вольнодумие. Школы были в то время последний оплот консерватизма. Подруги как всегда заведутся. В одной из них было две литераторша и француженка. Они на переменах забегали на перекур ко мне в лабораторную комнату, где была вентиляция, иногда пили вино у меня на квартире. Директриса об этом знала, и это ей не очень нравилось. Мы с ней гуляли иногда после работы и обсуждали литературу и прочие вещи. У нас были абсолютно противоположные взгляды на все. Она не любила Булгакова и считала, что «Мастер и Маргарита» это тяжелая вещь. Худенькая, в очках с сильными линзами. Но при этом строгая коммунистка, не терпящая возражений. Было еще в этой школе несколько женщин с такими же убеждениями. И я их люблю и уважаю сейчас. Но не в то время. Она уволила меня позже по собственному желанию.
Эллочка была моей ученицей, когда я был руководителем 9 класса Б (были классы А, Б, В).
Я ставил ей четверки только за то, что она симпатичная и страдает искривлением позвоночника, что ей ни как не мешало. Но она этим пользуется, притворяясь иногда.
Прошло несколько лет. Она стояла на перекрестке, с поднятой рукой, в куртке, с нахлобученным на голову капюшоном, и немножко пьяная.