Ранее в 19141915 гг. ею было написано автобиографическое эссе «Мой Рим», а в 1919 и в начале 1920-х гг. созданы агиографический трактат «О путях» и большая статья об Эдгаре По. Фактически это все. Правда, большой интерес для нас представляют также ее письма, дневниковые записи 1940-х гг., а особенно богатый материал записных книжек, которые Евгения Казимировна вела с 1903 вплоть до 1921 г., к сожалению, не систематически. В этих записных книжках, возникавших в самом потоке жизни, тоже, по сути, дневниках, помимо драгоценных сведений об авторе, мы находим такие сообщения о корифеях Серебряного века, которые порой могут побудить к переоценке их уже устоявшегося облика (особенно это касается Вяч. Иванова). Большинство текстов Евгении Герцык было собрано и опубликовано ее внучатой племянницей Татьяной Жуковской уже после перестройки[1]. Вышедшие тогда в свет «Воспоминания» являются полным текстом рукописи, в то время как книга YMCA-Press включала в себя лишь ее фрагменты. Позднее Т. Жуковская выпустила специальный том писем сестер Герцык, письма Евгении составляют его вторую часть[2]. На родине также издан полный текст трактата «О путях»; прежде он печатался в нью-йоркском «Новом журнале» тоже в сильном сокращении[3]. Небольшое, но вполне достойное литературное наследие уже позволяет говорить о писателе Евгении Герцык мемуаристе, прозаике, мыслителе по ее творческому пафосу.
Однако наша книга имеет не случайный подзаголовок (см. обложку). Цель наша шире, чем простое осмысление творчества Е. Герцык все же достаточно «камерного», в соответствии с ее собственным определением[4]. Ведь наша героиня не просто «творила» из себя одновременно она отражала эпоху Серебряного века, опять-таки, по ее собственным словам: «Как сестра моя, так и я отражали свое время перевал веков»[5]. И здесь, быть может, сильной стороной феномена Евгении Герцык оказывается то, что выше было расценено как слабость: некое безволие, творческая пассивность, природная женственность. Парадоксальным образом об эпохе «перевала веков» больше расскажут «Воспоминания» Е. Герцык, чем близкое по жанру «Самопознание» Н. Бердяева: избыток творческой воли Бердяева, напор его мощной личности, при всей точности бердяевских характеристик и оценок, тем не менее подчинили картину эпохи бердяевскому «я», окрасили в тона его ауры. В «Самопознании» мы не найдем столь же выразительных портретов современников, как в «Воспоминаниях» Е. Герцык; и если последняя посвятила Бердяеву целую главу своей книги, то у философа, хотя он очень ценил дружбу Евгении Казимировны, для нее самой в мемуарах нашлось всего несколько строчек Короче говоря, некая творческая пассивность писательницы сделала ее весьма чуткой свидетельницей своего времени: в самом деле, самым лучшим зеркалом является то, чья отражающая поверхность зеркало как таковое заметна меньше всего. «Воспоминания» вместе с другими текстами Е. Герцык не только суть коллекция великолепных персоналий, но и сокровищница ключей ко многим тайнам Серебряного века к эзотерическим исканиям на «Башне» Вяч. Иванова, к русскому неоязычеству, к таким по сей день едва ли вскрытым тенденциям русской мысли, как феноменология, гетеанство, как русское ницшеанство. В меру наших сил мы затронем эти проблемы в нашем исследовании. Нашей целью будет не воссоздание точной внешней биографии Е. Герцык, но, скорее, определение вех ее духовного пути описание ее экзистенциальных встреч с явлениями эпохи. Итак, задача наша двойная, а точнее двуединая: писатель и его время, а вернее человек и его время, поскольку, повторим, профессиональным писателем Евгения Казимировна все же не была.
Если в нашей заинтересованности феноменом Евгении Герцык и есть элемент академизма, тем не менее он не основной. Образ этой необычной женщины провинциалки и хозяйки столичного салона, жительницы Крыма и паломницы к святыням Европы, язычницы по натуре и монахини по образу жизни, с равной свободой общавшейся со светилами русской мысли и с темными крестьянами не только укоренен в своей эпохе, но представляется исключительно актуальным и в наши дни. Евгения Герцык не только мыслитель Серебряного века, но и наша духовная современница. Объяснимся. Дело в том, что традиция высокой духовной культуры, которая оформлялась в первые три десятилетия XX в. (в России, а затем в эмиграции), в силу всем известных событий и обстоятельств была прервана. И после упразднения идеологического засилья в нашей стране в начале 1990-х гг. (а для кого-то, как было отмечено выше, этот рубеж уже был пройден за 2030 лет до того) ищущий человек оказался, по сути дела, в духовной ситуации начала XX в. Ныне он идет по тем же путям, какими шла вместе со своими современниками Евгения Герцык. Это и ницшеанство (а кто из нас не испытал страстного увлечения Ницше?), и Восток вместе с теософией и антропософией, которые (в особенности последняя) пережили настоящий бум в недалеком прошлом; это и полуязыческая, псевдохрис-тианская мистика, с которой Евгения встретилась на Башне, аналогами башенной секты в наши дни служат общины типа Богородичного центра, а также ориентирующиеся на «русскую Софию» некоторые «мистериальные» общества в Европе и США; это, наконец, православная Церковь. С ней у Евгении были очень непростые отношения, но все ее сомнения и вопрошания возрождаются в душах интеллигентов, пришедших в Церковь и сегодня! Феномен Евгении Герцык выступает в роли зеркала и для нас самих, мы извлекаем для себя урок из ее разочарований, а порой нам хочется ее поучить, указать на грубые ошибки в ее суждениях, опираясь на наш собственный, больший, чем у нее, исторический опыт (это касается прежде всего ее восторгов перед набирающей силу советчиной 1930-х гг.). Одним словом, «внутренний человек» Евгении удивительно близок, родственен нам самим, она наше alter ego в Серебряном веке в большей степени, чем кто-либо другой. С ней мы проживаем ушедшую эпоху: через нее расширяется наша личность, обогащаясь встречами с Бердяевым и Шестовым, поездками в Рим, крымскими горными походами, но и терпением голода и холода, погружением в ад Гражданской войны и террора, бездомных скитаний, какого-то опьянения 1930-х гг Ее, в сущности, «глубоко интимный» и «одинокий»[6] жизненный настрой созвучен тем, кто в нынешней России чувствует себя в таком же «интимном», сосредоточенном одиночестве. Так ли мало сейчас подобных людей? Именно их и хочется в первую очередь пригласить к размышлению о судьбе Евгении Герцык, на самом деле к глубинному общению с нею самой.