Бледный географ кидается к окну и в ужасе смотрит на Даньку, который забрался на дерево на уровне третьего этажа на пришкольном участке напротив того кабинета, где у его класса была география. Там за третьей партой сидела она. А его оставили дома. Но он не мог дома. Он не мог не видеть её.
Он пишет ей записки, одноклассники их передают, не заглядывая. Они знают, если откроют, то маленький Данька не оставит это просто так, можно будет и получить. А ещё они уважали их любовь и относились к ней с трепетом, потому что не понимали. Кто-то пытался подражать им. А у них все было иначе. По-настоящему.
***
Его записки Марьяна сохранила на всю жизнь. Не смогла выкинуть. Она хранила его любовь и свою. Марьяна с трепетом относилась ко всему, что было чисто и оставляло прекрасные воспоминания в её жизни.
Даня почти не помнил их маленькой любви. Он не помнил ни записок, ни писем, которые он писал ей летними каникулами. Всё стерла последующая жизнь. Не помнил он и того, что шестнадцать лет назад он встретил её и напросился в гости. И опять они сидели, молча глядя друг другу в глаза. Карие в карие. Просто молчали, и ничего им не было надо. Они разговаривали только глазами. Он ушёл, прикоснувшись к ней губами, с разрешения. На память об этой встрече у неё остались стихи:
Ты смотрел так долго, так нежно,
Ты лицо моё изучал.
Я в глазах сияла безбрежных:
Ты короной меня венчал.
Гадал все мои загадки,
Смотрел в мои глаза.
О чём ты думал украдкой?
Как я подросла?
Но не буду гадать, не буду,
Мне достаточно лишь тепла
И того, что молчанье с тобою
Благодатная тишина.
Мне просто хорошо и спокойно,
Но печально тебя провожать.
И вдруг ты спросил напоследок:
«Тебя можно поцеловать?»
И коснулись губы друг друга,
Оставив на память печать.
Я не знаю, что будет дальше.
Но очень боюсь тебя ждать.
Он ушёл, и жизнь их раскрутила в разные стороны настолько, что пересечение заново казалось невозможным. За это время она успела пожить за границей, помотаться по городам и весям по работе. Жизнь рвала её душу и тело, но она выстояла, всё такая же строгая и принципиальная.
Он за это время носился вихрем по своей жизни, то вниз в диком штопоре, то вверх, подтягиваясь на крепких руках, то вкривь, то вкось, то прямо ввысь. Его тело пополнялось шрамами, а душа разочарованиями. Но он по-прежнему оставался тем самым мальчишкой, способным на поступок.
***
«Привет, я так рада тебя слышать. Я так рада, что ты жив! Как ты? Как живёшь? Что делаешь? Семья? Любовь?» Марьяна засыпала Даню вопросами. Едва только Кира ушла домой, она тут же схватила телефон и выбежала на улицу. Этому разговору никто не должен был мешать. Марьяна быстро шагала по улице. Май обдувал её лицо тёплым ветром и выращивал крылья за спиной. Она шагала сквозь толпу людей, лавируя между ними, а в трубке слышался такой взрослый голос мальчика из детства. И только он был важен сейчас. Она зачем-то ему напомнила про них, и оказалось, что про них он забыл; она зачем-то сказала, что она невидимка для мужчин; она что-то ещё говорила и слушала, говорила и слушала. Потом, когда она вспоминала этот суматошный разговор, ей даже не было стыдно за свои признания, единственно, что её смутило, что он не помнит об их детской любви. Как же жизнь его закрутила, что было у него такого, что стёрло все воспоминания о ней! Но теперь это неважно. Важно, что он жив, работает и по голосу вполне радостен. А по ощущениям честный и настоящий.
Даня отпросился с работы. Ночью он плохо спал. Какая она стала? А вдруг ещё выросла? Может табуретка понадобится, чтобы дотянуться. Она и тогда была высокая. Как он выглядит? Понравится ли? Мысли будоражили и не давали заснуть. В первый день лета он решил приехать к ней. Повидаться. Долгие разговоры по вечерам в течение двух недель. Он понял, что она повзрослела, но не изменилась особо. Она была всё той же. Непохожей. И очень хотелось её увидеть. Очень. Уже по разговорам она проникла в его мысли, его жизнь. Терпеть дальше он не мог. Он ехал к ней на встречу посередине недели, не дождавшись выходных.