Подобно пророку Иеремии, взывавшему к земле своих предков смиренно выдержать иноплеменное нашествие, претерпеть страдания и унижения, чтобы познать подлинную цену национальной свободы, И. А. Бунин от лица «миллиона душ, облаченных в глубочайший траур, душ, коим было дано видеть гибель и срам одного из самых могущественных земных царств и знать, что это царство есть плоть и кровь их» [56, VI, 407], обращается ко всему миру, самой Вселенной, с одной просьбой разъяснить человечеству великий смысл происходящих событий. «Взгляни, мир, на этот великий исход [«наш исход из России», бегство «миллиона из числа лучших русских душ», покинувших родину в годы революции. И. У.] и осмысли его значение»; «взгляни, мир, и знай, что пишется в твоих летописях одна из самых черных и, быть может, роковых для тебя страниц» [56, VI, 407].
Слог писателя, стилизованный под высокий и торжественный язык Библии, обилие риторических восклицаний и устойчивых ритмико-интонационных конструкций, характерных для пророческих книг Священного Писания, и в частности для Плача Иеремии, выводит дневниковые записи И. А. Бунина за пределы исключительно документально-хроникальной прозы в область лирико-философского повествования, имеющего дело с художественным осмыслением действительности. Так писатель в «Окаянных днях» представил не только собственное восприятие революционных событий, пропущенное через призму личностного переживания, но и через «сознание» некоего «высшего судии», персонифицированного в образе пророка Иеремии.
Фигура пророка Иеремии, показавшаяся И. А. Бунину такой значительной и современной в разгар русской революции, привлекла внимание и «архирусского» поэта С. А. Есенина, к которому автор «Окаянных дней» относился в высшей степени настороженно и даже враждебно, называл «кудрявым пьяницей», очаровавшим читающую Россию «писарской сердцещипательной лирикой» [56, V, 335]. Раздражавшая И. А. Бунина поэма С. А. Есенина «Инония» (1918), которую молодой дерзкий «самородок», «разудалая русская головушка», «орал, раздирая гармонь» [56, V, 335], была между прочим посвящена «пророку Иеремии» [86, 63]. В ней автор, бросая вызов всему старому и косному, провозглашая «иное учение», именует себя «пророком Есениным Сергеем», дерзко, богоборчески проповедующим новую библию, прославляя «божество живых» [86, 64]. Готовый «перевернуть весь мир» и «вздыбить» землю [86, 64], лирический герой поэмы своим духовным ориентиром вопреки, казалось бы, ортодоксальной традиции, против которой резко выступает, считает пророка Иеремию, дерзнувшего, согласно библейской легенде, приветствовать вавилонян, разрушителей Иерусалима, и созидателей иного миропорядка. «Новыми вавилонянами» поэт воспринимал большевиков. Но если И. А. Бунин не находил слов, чтобы утешиться, и в отчаянии рассылал проклятия революционерам-«вавилонянам», то С. А. Есенин прославлял их разрушительный пафос, искренне веруя в возможность скорейшего наступления на земле райского благоденствия. При этом и тот и другой поэт, как ни парадоксально, пытался найти оправдание своим диаметрально противоположным убеждениям, прибегая к авторитету одного и того же библейского героя пророка Иеремии.
Пророк Иеремия в художественном сознании и И. А. Бунина, и С. А. Есенина становится метаобразом, являющимся тем нравственно-философским камертоном, с которым соизмеряется авторская позиция. В «Окаянных днях» она выражена предельно четко: писатель выносит приговор революционной действительности, дословно цитируя Иеремию, то есть буквально подписываясь под каждым словом пророка, через которого Господь изрек свою высшую волю.
IIIРеволюция, воспринятая И. А. Буниным как величайшая национальная катастрофа, в дневнике 19171918 годов и в особенности в «Окаянных днях», запечатлевших события 1918 и 1919 годов, получила глубокое философско-онтологическое и религиозно-метафизическое осмысление. Пережитый писателем в Глотово и Ельце, а затем в Москве и Одессе апокалиптический ужас в сознании художника вызывал невольные параллели между современной российской действительностью и библейской древностью. А потому неудивительно, что факты и сама хроника революционных бесчинств оценивались И. А. Буниным с высоты непреходящих нравственно-этических ценностей, пропускались через многовековой духовный опыт человечества, сконцентрированный в Священном Писании, аллюзии и реминисценции из которого пронизывают художественную ткань «Окаянных дней».