В России мысль об отражении в музыке национального существования (и отсюда жизни) утверждалась на примерах творчества композиторов, принадлежавших к различным национальным культурам: польской Ф. Шопена, немецкой Л. ван Бетховена, норвежской Э. Грига, особенно же русской, и в первую очередь на примере творческой деятельности родоначальника русской композиторской школы М.И. Глинки.
Творчество Глинки привлекалось в двух значениях. Во-первых, как ярчайшее отражение народной, национальной природы. Характерно, в частности, суждение о заключительном хоре «Славься» из оперы Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») А.Н. Серова: «Великолепный хор эпилога Славься, славься, Святая Русь, пишет Серов, одно из высших бессмертных созданий Глинки и вместе одно из полнейших выражений русской народности в музыке. В этом, очень простом сочетании звуков вся Москва, вся Русь времён Минина и Пожарского!»[37].
Во-вторых, как своеобразный эталон отражения русской народности в музыке, на который должны равняться, но который должны и качественно превосходить в процессе своей художественно-творческой деятельности русские композиторы, творившие после Глинки. В связи с этим, например, обращает на себя внимание сравнение оперы Мусоргского «Борис Годунов» с оперой Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») В.В. Стасова (причём, на наш взгляд, даже с некоторым незаслуженным принижением глинкинского шедевра). В.В. Стасов говорит: «Сцены и личности в Борисе Годунове без сравнения историчнее и реальнее всех личностей в Жизни за царя: эти её переполнены идеальностями и состоят иногда из общих контуров. Опера Борис Годунов есть вообще необычайно крупный шаг оперного дела вперёд. Каждая личность в Борисе полна такой жизненной правды, какая прежде не бывала никогда воплощаема в операх»[38].
В XX начале XXI века доминирует уже имевшее место в истории культуры представление о музыке как отражении мира, жизни (и как следствие человека), однако проявляющееся в новых аспектах. Во-первых, в возникновении наук о музыке, с сохранением музыковедения, основанных на соединении музыковедения с различными научными дисциплинами, в целом представляющими науки о жизни: этнография этномузыковедение[39], антропология антропология музыки, социология социология музыки, психология музыкальная психология, эстетика музыкальная эстетика, археология музыкальная археология, биология биомузыковедение, в частности упомянутое выше орнитомузыковедение, физика музыкальная акустика и т. д.[40] Во-вторых, в существовании в рамках музыковедения и этих образовавшихся наук о музыке установок на музыкальное искусство, свидетельствующих о понимании его как отражения жизни.
Если соединение музыковедения с науками о жизни говорит само за себя, приведём некоторые примеры утверждения музыки как жизнеотражения, содержащиеся в ряде только что указанных наук о музыкальном искусстве.
Так, в самом музыковедении отмеченное утверждение оригинально раскрывается в работах В.В. Медушевского. В одной из них автор говорит следующее: «Звук часть космоса, природы, уплотнение её математических и физических законов, единство дискретного и континуального в нём запрограммировано единство двух механизмов восприятия интонационного и аналитического (которое, в свою очередь, есть отражение фундаментальных свойств мира) Словом, музыкальный звук это Всё, отразившееся в прозрачной капле музыки. Углубляясь до бесконечности в звук, мы обнаруживаем в нём космос, социум, культуру, человека»[41].
Эта позиция заявляется учёным также в другой его работе, в которой он отмечает: «В великой музыке всегда ощущается некая космичность, целомудренность, мудрость целостности даже в произведениях, кажущихся чисто лирическими (например, в музыке непостижимо чистой нежности fis-шоПного адажио концерта A-dur Моцарта). Не следует усматривать в высочайшей вознесённости над обыденностью, в своеобразной надмирности высокой музыки отлёт от жизни, игнорирование актуальных социальных проблем Ибо космизм есть последняя глубина музыки, откуда истекает её цельность и чистота, ибо этот вселенский океан художественной целомудренности предохраняет и самого человека от превращения в функционера, ибо поверхность распадается без глубины и вырождается в цинизм»[42]. Близкой точки зрения придерживаются и другие музыковеды: Ю.Н. Холопов, Е.В. Назайкинский, а также зарубежные, в частности немецкие, исследователи[43].