Я на них, признаться, с самого начала не особо и рассчитывала. Но найти неизданные рукописи своего автора какой исследователь не мечтает об этом? Из автобиографических заметок Андрея Соболя было известно, что стихи он начал писать четырнадцатилетним мальчиком, сбежав от семьи из Шавли, захолустного городка Ковенской губернии, и оказавшись в далекой Перми. Некоторые из них изредка печатались в местных газетах «Пермские губернские ведомости» и «Пермский вестник» и часто читались на заседаниях теоретического сионистского кружка «Бней Цион». Содержимое архивов и библиотечных хранилищ тогда еще не оцифровывалось и не выкладывалось в сеть, а ехать в Пермь за свой счет с неясным результатом я не рискнула. Попробовала поискать Пермские дореволюционные издания во время стажировок в Москве и Петербурге, но безуспешно. Даже если бы и нашла перелопатить все подшивки двух изданий за несколько лет в поисках пары стихотворений представлялось чистым безумием. Тем более, это были бы уже опубликованные стихи
Вот если бы удалось найти ту тетрадочку со стихами, что он писал в тюрьме и на каторге! О ее существовании я узнала тоже из автобиографических записей Андрея Соболя сейчас уже не вспомнить точно, но где-то он упоминал, что тетрадку со своими стихами, написанными на каторге, и другие бумаги перед эмиграцией оставил кому-то из своих друзей по сионистскому кружку и революционной деятельности, а потом бумаги эти затерялись. На этом я решила тему поиска стихов закрыть и начать с прозы.
В 2000 году я попала на стажировку в Еврейский университет в Иерусалиме, которую ежегодно организовывал Центр «Сэфер» при поддержке благотворительного фонда «Джойнт». Там мне посчастливилось встретиться с Мариной Потоцкой внучкой Андрея Соболя. Мы встретились с ней в Тель-Авиве по рекомендации моего университетского куратора профессора Владимира Хазана. И если мне не изменяет память, именно в разговоре с Мариной всплыла история про потерянные рукописи. Как так получилось? Зачем я рассказала об этих стихах и о том, что они были переданы кому-то из друзей, и о том, что одним из возможных этих друзей был человек по фамилии Кауфман то ли Александр, то ли Борис?
А я знаю одного Кауфмана, здесь у нас в Тель-Авиве. Только он Теодор. Сейчас-сейчас Да, Теодор Кауфман, председатель Ассоциации выходцев из Китая в Израиле «Иегуд Иоцей Син».
Китая?.. Странно, конечно, но кто знает Марина пообещала с ним созвониться и уточнить.
Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что Теодор Кауфман сын Абрама Кауфмана, руководителя того самого пермского кружка «Бней Цион», участником которого был и Андрей Соболь!
А представляете, что со мной было на следующий день, когда выяснилось, что в Тель-Авиве в архиве Ассоциации выходцев из Китая в Израиле «Иегуд Иоцей Син» среди папок личного архива доктора Абрама Иосифовича Кауфмана долгие годы хранилась желтая картонная папка без номера и карточки с карандашной пометкой «А. Соболь». А в ней конспекты сионистской литературы, сделанные членом пермского молодежного теоретического кружка «Бней Цион» Юсей Соболем, рукопись его доклада по решению еврейского вопроса и более двадцати стихотворений, подшитых в аккуратные тетрадочки и написанных на маленьких клочках бумаги в Александровском централе или в Горном Зерентуе, частью прекрасно сохранившихся, временами практически нечитаемых, но в большинстве своем никогда и нигде не печатавшихся.
Ранним утром, несмотря на назначенный отчетный семинар, на первом же автобусе я рванула в Тель-Авив. И уже через три часа прижимала к груди заветную папку с копиями никогда ранее не издававшихся стихов Андрея Соболя. Я нашла!
Именно с них я начала исследовать первые шаги будущего известного писателя Андрея Соболя в литературе. Эти ученические стихи скорее юношеская проба пера, своеобразный лирический дневник духовных переживаний, летопись внутренней жизни автора мальчика-подростка, начинающего свой жизненный путь, ищущего нравственные ориентиры, пытающегося определить свое место и призвание в этом мире.
Мне же он сам и герои его книг оказались удивительно созвучны своим мироощущением силой любви и мерой ответственности. Главное в нем личность вне политических и социальных масок, человек как таковой и его «готовность сознаться, готовность отвечать за все, что свершилось при твоем (пусть даже бессознательном) участии». Варлам Шаламов писал о нем: «Совесть русской интеллигенции, принимающей ответственность за всё, что делается вокруг».