Кто пожаловал? спросил Филофей, подходя к балагану.
Я, прозвучал знакомый голос.
Филофей застыл на месте.
Отче Иоанн? изумился он. Да как же ты очутился здесь?..
А я не здесь, ответил Иоанн.
Филофей вглядывался в митрополита, словно сотканного из невесомого пепельного света. Он был в простой монашеской рясе и клобуке с намёткой, на плечах омофор, на груди наперсный крест и панагия. Филофей понял, что в этом облачении Иоанн лежит в гробу где-то далеко в Тобольске.
Ты умер, отче?
Возвращайся в Тобольск, брате, сказал Иоанн. Хочу проститься с тобой молитвенно. Не скоро свидимся.
Владыка, владыка! раздалось на улице.
Филофей обернулся на ворота. Во двор торопливо входил Пантила, за ним спешили служилые и казаки.
Не дело тебе, отче, одному тут бродить! сердито проворчал Кирьян.
Нахрач обманул! Пантила схватил Филофея за рукав. Истукан не тот! Настоящий идол на капище в болоте! Айкони ему жертву понесла!
Филофей посмотрел на брёвнышко у стены балагана, где только что сидел митрополит Иоанн. Брёвнышко было пустым. Иоанн исчез.
Я могу выследить Айкони! всё горячился Пантила. Я найду, где она прошла! Надо завтра идти на Ен-Пугол, жечь там идола!
Филофей, успокаивая, потрепал Пантилу по плечу.
Нет, Панфил. С рассветом, брате, выплываем в Тобольск.
Вогулы посмеялись над нами! отчаянно крикнул Пантила. Нахрач скажет, что мы глупцы, а Христос слепой и слабый!
Кедр за домом Нахрача блестел в свете месяца.
С рассветом в Тобольск, негромко повторил Филофей.
А что стряслось, отче? с подозрением спросил Кирьян.
Митрополит Иоанн скончался.
Откуда известно? удивился Кирьян.
Я знаю.
Но Пантила пылал праведным гневом, а смерть кого-то там в Тобольске для него ничего не значила.
Нельзя уступать вогулам! потребовал он.
Пантила готов был хоть сейчас мчаться на капище и рубить идола, доказывая Нахрачу, кто сильнее. Филофей понял, что молодой остяк не примет его решения без объяснений слишком горела душа от обмана.
Мы уже сделали главное, Панфил, мягко сказал он. Мы нашли у Нахрача слабину. Теперь и мне, и тебе, и вогулам ясно, чего боится Нахрач и что́ он прячет. Остуди сердце. В грядущем году и завершим начатое. Или ты сам опасаешься, что через год твоя вера иссякнет?
Пантила, вспыхнув от стыда, отвернулся. Конечно, отче прав. Желание победить немедленно от неверия в свои силы. Дуют только на сырые дрова. Его, Пантилы, вера ещё пока сырые дрова, и владыка это увидел.
Короткой летней ночи хватило лишь на то, чтобы вытолкать тяжёлый дощаник с берега на глубокую воду и перенести на судно из балагана грузы и припасы. Над тайгой занялся рассвет. В тальнике чирикала одинокая ранняя горихвостка. За рогатой деревней курилось огромное кострище, и белый пар стелился над плоскостью Конды, неподвижной и гладкой в безветрии.
Служилые привязывали парус на релю, лежащую поперёк дощаника. Кирьян и Кузьма Кузнецов, кряхтя, навешивали на кормовой крюк увесистое рулевое перо. Новицкий, где-то пропадавший всю ночь, потерянно сидел на перевёрнутой вогульской лодке. Пантила умывался на мелководье. Филофей, стоя на коленях, задумчиво разглядывал иконы, разложенные на большом полотенце, брошенном поверх травы. Где-то у вогулов запел петух. От деревни к дощанику, покачивая кривыми плечами, шёл горбатый Нахрач.
Ты покидаешь нас, старик? спросил он у владыки. Ты не будешь благодарить нас за то, что мы сожгли Ике-Нуми-Хаума?
Вы сделали это для себя, а не для меня.
Нахрач недовольно поморщился. Всё получилось так, как он хотел, и в то же время не так. Чего-то не хватало. Бегство русских смущало Нахрача.
И ты не будешь надевать на нас кресты, как на Сатыгу?
Не стану торопиться, Филофей бережно складывал иконы в стопку. Я снова приеду к вам будущим летом.
Филофей завернул иконы в полотенце и с трудом поднялся на ноги, держа свёрток с иконами перед собой.
Ты недоволен нами, старик? испытующе спросил Нахрач.
Я доволен вами и благодарю тебя, князь Нахрач Евплоев, Филофей смиренно поклонился вогулу. Вы сделали шаг к богу, и это правильно. Я хочу оставить вам эти иконы, Филофей протянул Нахрачу свёрток.
Нахрач не спешил принять подарок.
Я не знаю, что с ними делать.
Просто раздай людям, и пусть держат их в своих домах, как дорогие вещи. Привыкайте к ним. А потом я всему научу.