К владыке, расталкивая вогулов плечами, приблизился Нахрач.
Ике-Нуми-Хаум готов умереть, сказал он. Ты рад, русский старик?
Это он? негромко спросил Филофей у Пантилы.
Я видел Палтыш-болвана, когда сам был таким, Пантила указал на вогульского мальчика в толпе.
Пантила тоже разглядывал идола, но со страхом и недоумением. Корявый лик истукана, вырубленный топором, не мог сравниться с тонкими и тёплыми ликами икон, прописанными трепетной кистью. Разве можно изобразить бога топором? Топор торопливое орудие дьявола, когда надо просто поскорее выпустить зло на волю, не заботясь о его облике.
Вот железная рубаха, которую носил Ике, Нахрач бросил под ноги Филофея ржавый ком старой кольчуги. Ике возвращает её тебе.
Филофей наклонился и поднял кольчугу. Она оказалась неожиданно тяжёлой, словно впитала в себя величие своего хозяина Ермака.
Возьми, Кирьян, Филофей протянул кольчугу десятнику Кирьяну Кондаурову. Увезём в Тобольск. Для нас эта вещь драгоценная.
Дать тебе огонь, чтобы зажечь Ике? усмехаясь, спросил Нахрач.
Зажигай сам, князь.
Новицкий молча озирался, разыскивая Айкони, но не находил её.
Пламя вспыхнуло в нескольких местах и почти сразу охватило длинное тело идола с двух сторон. Казалось, что Ике упал в огненную траву. Вогулы, взволнованно переговариваясь, попятились от жара огромного костра. Сухие дрова трещали и стреляли искрами. От дуновения ночного ветра с Конды языки пламени качались и гнулись, словно пеленали идола, как младенца.
Филофей вдруг понял, что происходит что-то не то. У костра не было князя Сатыги он отправился домой в Балчары, точно низвержение божества было делом обыденным, недостойным внимания. А вогулы вовсе не были напуганы или сокрушены истреблением своей святыни. Они с любопытством поглядывали на владыку: чувства русского шамана почему-то были им важнее, чем гибель почитаемого истукана. Нахрач, щурясь, следил, чтобы огонь нигде не ослабевал, ходил в толпе и распоряжался, куда ещё подсунуть дров. Вогулы подчинялись ему по-прежнему; они тащили поленья, и никто не противился воле князя-шамана. Костёр не умалил власти Нахрача.
Новицкий наконец увидел Айкони. Она сидела на земле, освещённая пламенем, как некогда в мастерской Ремезова сидела с рукоделием возле печки. Лицо её было безмятежным. Рядом на корточки опустился Пантила.
Здравствуй, Айкони, сказал он.
Здравствуй, Пантила, ответила она, не поворачивая головы.
Ты теперь шаманка Нахрача?
Меня все прогнали. Я живу на Ен-Пуголе.
Теперь уйдёшь, как идола сожгли?
Айкони промолчала, тихо улыбаясь огню.
Новицкий подался ближе к Филофею, чтобы никто его не услышал.
Цэ Аконя, бэрэгыня сэго выстукана, угрюмо сказал он. Вона же повынна сумуваты, плакаты А вона спокийна, яко нэмаэ скорботи.
И что это значит, Гриша? помедлив, спросил Филофей.
Чую, цэ не той выдол. Мы порожнэ брэвно жжэм.
Я тоже о том догадался, тихо произнёс Филофей.
Для Григория Ильича это означало только одно: если идол уцелел, значит, он снова увидит Айкони. И пусть Нахрач обманет хоть тысячу раз.
Владыке показалось, что в тесном пламени костра идол вдруг немного повернул на него большое чёрное рыло и ухмыльнулся обугленным ртом.
Филофей перекрестился, отступил и потихоньку выбрался из толпы. Вогулы уже не заметили его ухода. Владыку укрыла темнота. Что ж, сатана его провёл. Не в первый раз и жаль, что не в последний. Значит, надо ломать Нахрача и дальше. Непростой оказался язычник. Дерзкий и коварный. Досадно только то, что все вогулы полюбовались, как русский священник стоит облапошенный и ничего не понимает. Филофей неторопливо перешёл луговину выпаса, мокрую от вечерней росы, и пошагал по кривым проулкам Ваентура к дому Нахрача, над которым тихо шумел высокий кедр. Рогатая деревня дремала в полночи без единого огонька в окнах-щелях. В избах вогулов не было икон не было и тёплого мерцания неугасимых лампад.
Владыка снял жердину, закрывающую проход во двор, и увидел, что на брёвнышке возле балагана сидит какой-то человек.
Кто пожаловал? спросил Филофей, подходя к балагану.
Я, прозвучал знакомый голос.
Филофей застыл на месте.
Отче Иоанн? изумился он. Да как же ты очутился здесь?..
А я не здесь, ответил Иоанн.
Филофей вглядывался в митрополита, словно сотканного из невесомого пепельного света. Он был в простой монашеской рясе и клобуке с намёткой, на плечах омофор, на груди наперсный крест и панагия. Филофей понял, что в этом облачении Иоанн лежит в гробу где-то далеко в Тобольске.