Но Табберт заметил и другое. На вытертой плоскости камня у подножия одного утёса красной краской врассыпную были начертаны странные знаки: круги, стрелы, кресты, олени с рогами, человечки. Так рисуют дети. Табберт, щурясь, с дороги всматривался в эти каракули, а потом догнал старого солдата Савелия и взял его за рукав зипуна.
Савелий, кто рисовать? по-русски спросил Табберт и указал на скалу.
Там, что ли? удивился Савелий и пожал плечами. Да не знаю я. Камень Писаный, значится, писали на нём. Всегда было.
Табберт отстал от русских, дожидаясь товарища Юхана Густава Рената, артиллерийского офицера.
Посмотрите, господин штык-юнкер, заговорил он по-шведски. Вы тоже видите эти непонятные изображения на скале?
В самом начале войны с русскими капитан Табберт несколько месяцев прослужил в гарнизоне Гётеборга риксдаг опасался, что Дания высадит в порту Гётеборга десант. И здесь Табберт услышал о петроглифах викингов на древних валунах, что лежат в сосновых борах на склоне холма Танум. Когда появилась возможность, Табберт нанял проводника с лодкой и отправился мимо шхер Скагеррака к удивительному холму. Он нашёл эти валуны. На шершавых каменных лбах и вправду были высечены знаки стрелы, кресты, человечки, лодки Такие же, как здесь, на богом забытой скале. Табберта глубоко взволновало это необъяснимое сходство.
Мне нет дела до русских скал, раздражённо пробурчал Ренат.
Вам не случалось видеть письмена викингов на валунах Бохуслена? Готов биться об заклад, что эти линии чертила та же рука.
Моя цель выжить в этой проклятой стране, глухо сказал Ренат. А вы, господин капитан, не расходуйте себя на посторонние предметы.
Табберт понял, что Ренат замёрз и обессилел.
Вы пали духом, господин штык-юнкер, Табберт глядел на Рената внимательно и с сочувствием. А ведь вы моложе меня. Возьмите, это поддержит вас до вечера.
Табберт расстегнул тулуп, достал из кармана сухарь и протянул Ренату. Пряча глаза, Ренат взял сухарь и сразу принялся грызть. Табберт усмехнулся, расстегнул камзол и вытащил из-за пазухи своё сокровище тетрадь для записей и грифель. Бумагу и кусок графита ему подарил господин Пипер.
Эти петроглифы следовало зарисовать. Для чего? Табберт ещё не придумал, но свидетельство о подобных удивительных изображениях когда-нибудь в будущем может оказаться очень ценным. Табберт сошёл с дороги, погрузился в снег и побрёл к скале, оставляя за собой борозду. Тетрадь он держал повыше, чтобы не замочить. Шведы и русские в изумлении оглядывались на безрассудного капитана фон Страленберга.
Эй, шальной! закричал Табберту солдат Савелий. Ну-ка вернись!
Да пёс с ним, сказал солдат Юрка. Жить захочет догонит.
Глава 2
От бога ветер
В Сибири Юрку всё тяготило, и эта белая ночь с её обволакивающим жемчужным светом тоже казалась невыносимой. Юрка заворочался, сбросил с себя кафтан, поднялся и побрёл на корму дощаника. Там у длинной рукояти сопцового руля на обносном брусе боком сидел Ерофей и лузгал кедровые орешки. Юрка подобрал под лавкой берестяной ковшик, наклонился за борт, держась за становой трос от мачты-щеглы, и зачерпнул обской воды.
Не могу спать, дядя Ерофей, пожаловался он. Измучился себя пристраивать. Свет этот негасимый прямо душу сосёт, глаза не закрыть.
Лучше на полночном свету, чем в гнусе, возразил Ерофей.
Спасаясь от гнуса, служилые люди ночевали в своём дощанике прямо на реке на расстоянии от берега. Спустили райну и спали на парусе, растащив его по доскам подмёта на дне. Плечи и головы от света укрывали армяками и кожухами. Судёнышко стояло на якорнице, тихая вода изредка плескала в просмолённый борт. Перо руля безвольно вытянулось вниз по течению. Служилые храпели, Ерофей караулил. Это был ладный невысокий мужичок, на вид сразу хитрый и добродушный, по-детски большеротый, с плотной и короткой русой бородёнкой.
Как вы живёте тут, дядя Ерофей? страдальчески спросил Юрка. Почто господь такую нелюдимую землю создал? Вечный день этот, мошка
Ну, не за всё бог виноват, рассудительно заметил Ерофей. Остяки, инородцы здешние, говорят, что гнус это пепел ведьмы, которую сожгли заживо. Он от сатаны. А от бога ветер.
Неоглядная Обь простиралась на три стороны и таяла в розово-голубом бессолнечном мареве. С четвёртой стороны виден был длинный невысокий берег, по которому ползла синеватая пелена всё, что к рассвету осталось от остяцких костров-дымокуров. Из пелены торчали рогатые макушки чумов остяцкого селения Певлор, к которому и плыли служилые. Дощаник сидел в Оби как влитой и даже не отражался в воде. Её и видно-то не было, этой воды, лишь вдали на неосязаемой плоскости реки вдруг зажигались пятна мягких отсветов и сразу исчезали. Пространство рассеивалось в тонкой и прозрачной пустоте, но влажно ощущалось в каждом вздохе.