Штык-юнкер Юхан Ренат осторожно подошёл к русским артиллеристам.
Ядро шесть фунт? по-русски спросил он, рассматривая пушку.
Холостыми палим, ответил пожилой артиллерист. Праздник же.
А мерка порох?
На холостой полторы кружки. А ты тоже канонир?
Так, да, кивнул Ренат. Батарея командовать. Четыре экипаж. Сколько есть много выстрел до холодить ствол?
Сами не пробовали, но охвицер сказал, что сорок раз, не больше, потом остужать надо, не то порох в стволе рвануть может. Говорят, если поливать, так и шисят выстрелов держит. А у тебя сколько было?
Так, да. Нагрев уменьшать калибр. Когда э-э корка калить есть внутри ствол корка чугун гореть ядро середина ствол садить, помогая себе объясниться, Ренат руками показывал, как пушечное ядро застревает в раскалённом стволе с окалиной. Нельзя, взрыв.
Хорошо мы вас под Полтавой нажарили? влез в разговор молодой артиллерист, весело скалясь на Рената.
Закрой хайло, Васька, раздражённо ответил пожилой канонир.
В отличие от капитана Филиппа Табберта, которому в России всё было любопытно, штык-юнкер Ренат в плену тосковал. Разговор о пушках возвращал его в те времена, когда он был нужен, когда занимался делом, когда надеялся на повышение по службе, на щедрую награду от короля, на то, что после войны у него появится хороший дом, жена и дети.
Среди шведов были и солдат Михаэль Цимс с женой Бригиттой. Цимс недовольно грыз чубук пустой трубки. Устав от ожиданья, он подёргал за рукав капитана Отто Стакелберга, помощника ольдермана.
Господин капитан, а водкой поить будут? спросил он.
Я не знаю, господин Цимс, неприязненно ответил Стакелберг.
Красивая, но хмурая Бригитта оделась по-шведски в длинное платье с передником, голову покрыла чепцом. Она тихо смотрела на маленькую русскую девочку, отбившуюся от матери. Девочка изумлённо таращилась на тётю в странной шапке и сосала палец. Бригитта вынула из-под фартучка баранку и протянула девочке. Девочка подошла, доверчиво взяла баранку и сунула в рот. Мать увидела это, ринулась к дочери, отняла баранку и бросила на землю, сердито схватила девочку за руку и потащила прочь. Но лицо у Бригитты не дрогнуло. Она привыкла, что в этом мире она для всех чужая.
Через шумную толпу к пристани решительно шагал костлявый сутулый старик с грубым лицом. Его седая клочкастая борода непокорно торчала вперёд, косматые брови разлетелись, как крылья ворона. Люди здоровались со стариком, и он кланялся и кивал налево и направо, но если кто-то, не видя, загораживал ему путь, то бесцеремонно тыкал в спину острым кулаком.
Я вот тебя тоже тыкну, Ульяныч! почёсывая хребет, с досадой сказал один мужик, уступая дорогу.
Тыкни, тыкни. На обе руки левшой сделаю.
Старый, а задира, осуждающе сказала какая-то баба.
Задира кто подол задирает, тотчас ответил старик.
Это был Семён Ульянович Ремезов, изограф и главный тобольский архитектон при прежнем воеводе князе Черкасском. За Ремезовым шли сыновья Леонтий и Семён, давно уже матёрые мужики, и отрок Петька.
Не серчай на батю, теть Марусь, миролюбиво сказал обиженной бабе Леонтий, старший сын.
Здорово, Карп, кивнул обер-коменданту Ремезов.
Ох, молись за меня, Семён Ульяныч, сразу попросил Бибиков и указал на Иртыш. Вон смерть моя плывёт
Да нужен ты ей щас, неподмытый-то, буркнул Ремезов.
Флотилия губернатора была уже совсем близко к берегу. Работники на вымостках махали руками, показывая, куда кому причаливать. С дощаников доносились команды. Гребцы убирали вёсла. На пристань полетели снасти, работники хватали их и подтягивали суда.
Господи, пронеси! Бибиков перекрестился и тоненько крикнул канонирам. Палите, братцы!
Над Иртышом, над судами и над толпой грянул увесистый залп.
Большие суда с глухим стуком ударялись носами в брусья причала.
Работники потащили сходни к дощанику с двуглавым орлом на парусе. Толпа загалдела, увидев губернатора. Дальнозоркий Ремезов презрительно морщился: разве же это хозяин Сибири? Вырядился, как немецкая баба: овечьи кудри, грудь в кружевах, камзол с оттопыренным задом, на рукаве бант, короткие порты с пуговицами, чулки, тьфу, мерзопакость. Толпа вопила и свистела. Пушки ударили ещё раз. Монахи подняли хоругви и пели.
Экое ю-ю, сказал Ремезов. Супротив Черкасского-то негораздыш.