Терёха вдруг выволок из толпы остяков худенького старичка.
Хемьюга! Хемьюга! Хемьюга! дружно заволновались бабы-остячки, удерживая старичка за одежду.
Шаман, пояснил Терёха. Прятался, стервец, за бабами.
С чего ты взял, что шаман?
Под бубном сидел.
Это не бубен, щурясь, сказал Ерофей. Рубаха из налимьей кожи.
Бубен, возразил Терёха. Остяки говорят, что у бубна есть душа, а тело с душой должно быть облачено в рубаху.
А на кой ляд тебе этот хрыч?
На капище нас отведёт. Там тоже мягкая рухлядь есть.
Ладно, согласился Ерофей. Айда на выход, братцы.
Терёха Мигунов толкнул старичка в спину по направлению к выходу.
В это время есаул Полтиныч уже подводил итоги обыска в Певлоре. Полтиныч сидел на бревне возле большого кострища, где обычно собирались все жители селения. Рядом с есаулом стоял берестяной короб, заполненный мехами и шкурами, которые служилые отняли у остяков. Полтиныч вынул из-за пазухи свиток со списком остяков, расправил его на колене и взял из кострища обугленный с конца прутик. Сбоку от есаула на то же бревно присел и князь Пантила Алачеев.
Всё, что взяли, зачту в поминки, с важностью сообщил Полтиныч.
«Поминками» называли подарки ясачного люда местному воеводе. Их требовали раз в году, и постоянного размера им не назначали. Из поминок местные воеводы платили свою дань главному воеводе в Тобольске.
Нигла Евачин Полтиныч по слогам с трудом начал читать имена остяков. Ставлю крестик Акутя Тупов Крестик Петрума и брат его Етька А где Петрума? Не видел его!
Петрума в дом пошёл, горюет, сказал князь Пантила.
Пантила Алачеев был самым молодым князьцом Берёзовского уезда. Его не признали бы хозяином Коды, Кодской волости на Оби, но древний род князя Алачи и княгини Анны Пуртеевой пользовался у остяков большим уважением. И Пантила очень старался быть справедливым и заботливым. Для остяка высокий, он был по-юношески строен и даже красив. Он уже убил медведя и носил косу с оловянным кольцом, однако странный разрез тёмных глаз делал его чистое лицо то ли ожесточённым, то ли заплаканным, как у девушки. Старики говорили, что такие глаза родовая черта прапрабабки.
Ладно, крестик Петруме и Етьке, согласился Полтиныч.
Ещё назови Мынкупу Безрукого, он от Анню и Опыти, баб своих, беличью парку отдал.
Ему тоже крестик ставлю
В отличие от других остяков, Пантила не верил, что русские колдуны. Он не боялся русских, он ездил на ярмарки и в Берёзов, и в Тобольск. Власть русских была не в колдовстве. Все русские, даже какой-нибудь последний нищий на ярмарочной площади, имели в себе безоговорочное убеждение, что тут, в Сибири, они самые главные. Они приходили и брали, что пожелают, и даже удивлялись, когда им не хотели давать. Они не сомневались в своём праве. И про меру они тоже не думали забирали больше, чем надо, могли забрать вообще всё, и не испытывали вины. Русские были не народом, а половодьем. Нельзя сказать, что они угрожали или давили силой, хотя порой случалось всякое. Но обезоруживала их уверенность в себе. Вот и сейчас: есаул Полтиныч приехал в чужой срок, ведь летом время бухарцев; есаул обманывал; с есаулом было только восемь человек, а в Певлоре для отпора Пантила мог призвать два десятка воинов, и всё равно Пантила подчинялся. Он не мог понять, в чём причина владычества русских. И ему было больно и горько за свой народ: почему он такой слабый, хотя люди, выживающие зимой на Оби, сильнее и русских, и татар, и бухарцев, и кого угодно.
К Полтинычу подошёл один из служилых, он вёл за собой понурого остяка Ахуту Лыгочина, а за узкой спиной Ахуты испуганно прятались его дочери близняшки Айкони и Хомани, похожие, словно две рукавички.
Слышь, Полтиныч, озабоченно сказал служилый, у этого мужика взять совсем ни шиша нету. Только лодка дырявая и штаны блохастые. Он согласен одну девку отдать в холопство. Берём?
Князя Пантилу захлестнули обида и жаркий гнев. Как Ахуте не совестно расплачиваться за свою никчёмность дочерью? Холопство не тюрьма, конечно, и не смерть, но это исторжение из рода. Из холопства, отработав долг, обратно домой возвращались только зрелые люди. Парни оставались у русских в помощниках, а девки в прислужницах или приживальщицах. Но бывало, что злые воеводы вроде Толбузы против закона продавали холопов как невольников неведомо куда или морили трудом до погибели.