Обломилось от чалмы?
Располосованная на полосы, клеёнка свисала в арочном проёме и укладывалась концами на край ленты-столешницы агрегата. «Камзолы»******* из такой носило чиновничество среднего звена, да начальствующий состав офисов в атомных парниках дорогой материал.
Ага, от Зямы отломится, держи карман шире, фыркнул Хлеб, кок его корабельный, приятель мой, подогнал. И агрегат, увидишь в трапезной, накрыть хватило, с умилением глядя на занавеску в арке, похвастался кашевар.
Открой.
Хлеб вставил ключ вагонного проводника в замочную скважину, провернул, прислушался и подивился:
Уснул, кажись. А то весь завтрак пронудил дай, да дай. Спрятаться в кухне, как-нибудь ночью, и там сдохнуть грозился, алкаш конченый. Странно как-то, осмелел вдруг, оборзел вконец, или допился «до белки».
«Камса» понял я о ком сокрушался кашевар, только он, колхозный фельдшер, так с переливным посвистом храпел. До сего дня ни чем таким не грозил, вообще ни как не бунтовал. Я налёг плечом на дверь и, ступая в трапезную, впечатал пьяницу в угол.
Председатель, я за макаронами, через минуту подам! тут же заперся на ключ кашевар.
По мере привыкания к полутьме, я всё явственнее различал на красном среди россыпи белого гороха солдатские котелки и кружки. «Ляпота», похвалил я кашевара, снял и повесил плащ-накидку на гвоздик в углу. Завесил храпевшего фальшиво фельдшера Камсу. Тот узнал меня, потому и притворялся, выводя рулады с пузырями под носом.
Жар от камина и тепло из кухни добавляли духоты воздуху и без того в трапезной тяжёлому. Принюхался. Обычную вонь резиной и камсой сегодня разбавлял душок просроченной тушёнки. А что другого ожидать от даров менялы в чалме. За застольем Зяма хвастался: тушёнку выменял у волков-копателей, те на бывшей территории Германии нашли под землёй стратегические запасы Третьего Рейха, тушёнку из мяса морской черепахи. Банки кашевару доставил юнга, с поклоном от корабельного кока и презентом «достопочтенному приятелю и земляку дорогому». Оба повара белорусы, единственные по национальности, и в составе роты, и в команде Зяминого парусника. Потому и сдружились накрепко. У них, я об том знал, тайная мечта, уйти в отставку и на пенсию, отбыть в родную Беларусь и найти-таки захоронение «Капитана бин Немо»********. Нет, не с тем чтоб «станцевать на могилке», у них желание и действия покруче с присядкой и поливом. Тушёнку и растворимый кофе малец принёс завёрнутыми в кусок клеёнки, которой, располосовав на полосы, и украсил кашевар стеновую арку. БОльшую радость Хлебу доставил и благодарность приятелю вызвал целый рулон этой же клеёнки. Раскатав её по ленте агрегата, котелки и кружки расставлял с огорчением портил такую красоту.
На мой приход и возню с Камсой полеводы внимания, казалось, не обратили. Хлопцы бросали на пальцах кому допивать колу из остатков вчерашних гостинцев от менялы. Мужики потягивали из кружек чай чифирили. Оно понятно, за здоровье Зямы, такую роскошь доставившего; пили сосредоточено и без лишних разговоров.
За агрегатом все сидели без бушлатов, но обутые в рыбацкие резиновые боты, что меня возмутило: моё требование разуваться в тамбуре до сего дня безукоризненно выполнялось. Что ослушались председателя колхоза, конечно, возмущало, но вывело из себя то, что сапожными отворотами, вечно замызганными на работах в поле, елозили сейчас по дощатому полу, всегда добросовестно выдраенному кашеваром до безупречной чистоты, к тому же, непременно навощённому свечным воском до лоска. Где только брал столько воска. Подозревал я, что экономил Хлеб на Зяминых сладостях, на той же коле, чтоб выменять у ребятни из соседней деревни Мирное свечные огарки. Рвению кашевара я благоволил, ставил в пример, но чистоты в спальном бараке у полеводов как не было так и не появилось, потому-то я однажды и потребовал в сердцах не только в тамбуре бушлаты оставлять, но и боты скидывать.
Несколько мест за агрегатом под аркой пустовали. Ухватившись за ручку потолочного люка, я перемахнул здесь через котелки с кружками и подошёл к камину. Грелся у огня и прихлёбывал из жбана, стоявшего и всякий раз меня поджидавшего на каминной полке. Собрался было гаркнуть «почему в ботах» по-председательски мягко, чтоб не сорваться на тон полковничий как услышал:
Ротный, товарищ полковник, да сколько нас испытывать будут?!
Я поперхнулся. Вытер рукавом губы и повернулся на голос спрашивал бригадир Кабзон, бывший старший сержант Кобзон, заместитель ротного старшины.