Мы смотрим друг на друга, и он снова откашливается.
– Так вот, к вопросу о том, верю ли я в волшебство, эльфов и тому подобное… скажем так: я в них не не верю.
– Звучит слишком сложно?
– Но ты ведь меня поняла.
Я киваю. Сама через такое прошла: хотелось поверить – так отчаянно хотелось – и не верилось, пока дальний мир не выложил передо мной наглядные доказательства своего существования. Я умела воображать волшебных существ, но прошло много времени, прежде чем научилась их видеть.
– Мне представляется, – продолжает он, – что в мире есть больше того, что мы умеем видеть. По крайней мере, должно быть. Но беда в том, что я никогда такого не испытывал. Наверное, слишком поглощен миром, который все согласились считать настоящим.
– Я не соглашалась.
Он кивает:
– Знаю. Потому-то меня сразу привлекли твои работы. Я читал твое интервью – давным-давно, в «Кроуси ревью», – ты как будто для меня говорила. Та идея, что целый мир существует на окраине нашего сознания, на окраине мира, в который нас учили верить…
– А ты когда-нибудь пробовал отыскать магию?
Он улыбается:
– Все время ищу. Но у меня такое чувство, что на нее или случайно наткнешься, или она сама тебя найдет.
– Хорошо сказано, – соглашаюсь я.
– Только это значит, что надо все время оставаться для нее открытым, а это нелегко. Твои картины помогают.
– Правда?
– Еще как! – говорит он с воодушевлением, от которого у меня теплеет на сердце. – Когда я смотрю на твои картины, мне снова все кажется возможным.
И тут меня пронзает сожаление. Впервые с тех пор, как мне рассказали, что сталось с моей студией. Нет больше тех картин и никогда не будет. Я и не думала, что они так много значат для кого-то, кроме меня. То есть, если черные дыры не расширятся и не поглотят их, я их никогда не забуду. Но то, что он мне сейчас сказал, – ведь эта одна из двух причин, ради которых я их писала.
– Я что-то не то сказал? – спохватывается Дэниель.
Я качаю головой, но не могу справиться со слезами, переполняющими глаза.
– Сказал, – настаивает он, – я же вижу. Слишком много я болтаю, вот что. Ты, наверное, теперь считаешь меня каким-нибудь чокнутым фанатом…
Я пробую левой рукой достать салфетку, но мне не дотянуться. Рука еще не действует как следует. Дэниель тут же превращается в заботливую сиделку, достает мне салфетку, вытирает глаза, всем видом внушая при этом, будто ничего такого тут нет, обычное дело, я бы и сама могла, просто ему приятно обо мне позаботиться. Не знаю уж, как ему это удается, – у других не получилось бы, ручаюсь.
– Нет, – говорю я, справившись наконец с голосом. – Совсем не то. Просто я вдруг вспомнила пропавшие картины, вот и все.
– Какие картины?
Я осознаю, я ему не говорила. Мои друзья знают, но мы с ними об этом молчим, а остальным я вовсе не рассказывала. А теперь рассказываю, и лицо у него делается до того несчастное, что мне хочется его утешить, но Сломанная Девочка только и способна, что лежать и разговаривать.
– Все в порядке, – говорю я ему. – То есть, конечно, не в порядке, но я справлюсь. Придется справиться.
– Кто способен на такое? – говорит он. «Сестра, если ненавидит тебя достаточно сильно», – думаю я, но не хочу касаться этой темы.
– Кто знает? – отзываюсь я.
– А полиция что-нибудь обнаружила?
Я качаю головой:
– Никаких следов.
Забавно. Он умудрялся словно не замечать моего состояния, а тут его в самом деле пробрало, и держится он неловко. Сломанную Девочку он не жалел, а вот из-за картин чувствует что-то очень похожее на жалость, понимая, что мне, может быть, никогда не написать новых, – и теперь не знает, как со мной держаться.
– Я согласна на свидание, – говорю я ему, потому что мне хочется сменить тему и познакомиться с ним получше тоже хочется.