– А кроме того, что мы расскажем Лу? «Знаешь, нам снился один и тот же сон, и там на нас напали волки… Как же мы спаслись? А проснулись!»
– А если они проберутся на эту сторону? – спрашивает Софи и попадает прямо в больное место.
Как раз этого я и боюсь.
– Может, они не сумеют, – говорю я, но убедить не удается даже себя, не то что Софи.
– Кто-то разнес твою студию, – напоминает она. – Не во сне, а здесь и сейчас.
– Но ты же говорила, картины вспарывали ножом. Очень острым ножом. А не волчьим зубом и когтем.
Софи кивает:
– Ну а если она к тебе явится с тем ножом? Отсюда ты не сбежишь, проснувшись.
Я знаю. Сломанная Девочка ни на что не способна.
– Ладно, – говорю я. Медленно. Неохотно. – Только не говори ему, что это наверняка она, Просто, что может быть.
– Про сны ему все равно рассказывать нельзя, – соглашается Софи. – Но я могу порассуждать о том, как она возненавидела тебя за тот давний побег.
– Как же было не возненавидеть?
Софи вздыхает:
– Может, ты и права. Зато если мы ошиблись… то есть, если Лу сумеет ее найти, а это не она, ты хоть получишь возможность с ней поговорить.
– Тут-то она и полюбит меня от всей души в благодарность за то, что я напустила на нее полицию!
– Да, будет непросто, – соглашается Софи.
– Просто ничего не бывает.
– По крайней мере, ты сможешь объясниться.
Я вспоминаю взгляд волчьих глаз.
– С чего ты взяла, что она станет меня слушать? – спрашиваю я.
И Софи нечего ответить.
Она уходит, а я не хочу больше об этом думать. Начинаются процедуры, упражнения, и я стараюсь сосредоточиться на них, чтобы выбить из головы мысли о сестре, волчицах и вообще о стране снов. К обеду ко мне заходит Анжела и заменяет сиделку, которая меня кормит. Анжела ничего не знает о жутковатых чудесах, которые прокрались в мою жизнь, – и говорить с ней на такие темы не стоит. Анжела слишком занята делами этого мира, так что у нее не остается времени даже задуматься, что происходит на его окраинах. Зато с ней легко придерживаться безопасных тем.
Но она тоже уходит, а я остаюсь отдыхать и думать. Гляжу в потолок и вижу тех волчиц. Поворачиваю голову к стене, а оттуда смотрит на меня сестра, и в ее глазах обвинение. Закрываю глаза и тут же встряхиваюсь, почувствовав приближение дремоты. Наконец появляется санитар, чтобы отвезти меня на очередную процедуру, и на несколько минут я могу забыться.
Странное дело. Забываю то, чего не хочу забывать, а то, что хочу забыть, остается со мной, обволакивает меня слоями, как луковицу, так что я порой задыхаюсь под ними. А потом появляется совершенно неожиданный посетитель, и моя жизнь обрастает новым слоем сложностей.
– Смотрите-ка, кто пришел! – восклицаю я, когда в палату входит Дэниель.
Я только что закончила серию интенсивных упражнений, и мышцы все еще натужно ноют – те мышцы, которые я ощущаю. Целую минуту я не могу разобрать, что в нем такого необычного, но наконец замечаю: он не в больничной униформе. Линялые джинсы, старая гавайка и сандалеты вместо бледно-зеленого халата и тапочек на мягкой подошве, в которых я видела его до сих пор.
Он улыбается, заметив подаренную им брошку у меня на подушке, и в комнате чуточку светлеет.
– Как дела, Джилли? – спрашивает он.
– Лучше, – сообщаю я и, не дав ему перейти к привычным расспросам о ходе лечения, добавляю: – И хуже тоже.
Он переставляет стул поближе к изголовью, и мы немножко болтаем о старых пациентах, лежавших в одно время со мной, и тому подобных делах.
– Может, тебе это покажется неприличным, – вдруг говорит он, – потому что ты лежала в моем отделении и все такое, но я хотел спросить, не согласилась бы ты как-нибудь погулять со мной?
Надо же! Похоже, Софи была права насчет его. Хотя он такой красивый и славный, что тут наверняка что-то не так.
Он сидит, ждет ответа, а я не знаю, что сказать.
– Почему ты стал медбратом? – спрашиваю я. Он словно не слышит, долго тянет с ответом.
– Извини, – говорю я.