Погодки Клаус и Арнд весь ужин шептались о прошедшем футбольном матче: кто как забил, да кто как обвёл защиту, да как прилетело мячом Клаусу прямо в лицо. Хеннинг и Иво, десяти и восьми лет от роду, ели деловито, споро, видимо, затеяли ещё прошвырнуться вечером до сада, где строили на дереве шалаш. Близнецы ковыряли селёдку и ждали, когда подадут уже сладкое. Эмма с тяжёлым сердцем ждала разговора с матерью, отец читал вечернюю газету, Яков жевал, задумчиво глядя в темноту за окном, Вилда шикала на детей. Лизе осмотрела своё семейство и вздохнула. Это было сигналом: дочь отложила вилку и переглянулась с Яковом.
Дорогой, ты знаешь, чем занимались сегодня твои дети?
М-м-м-м Уве нехотя оторвался от газеты, но взгляда не поднял. Подозреваю, что были счастливы?
Это как сказать, Лизе рукой отвела газету от лица мужа. Твоя дочь уезжает из дома!
Мама! Я пока что никуда не уезжаю! лицо Эммы вспыхнуло, руки на коленях сжали салфетку. Яков под столом положил на них свою ладонь, сестре сейчас требовалась поддержка.
Так. А куда же ты планируешь уехать, милая? отец не сердился, просто спрашивал. И, самое главное, когда ты хотела уведомить об этом нас с мамой?
Пап Я просто написала прошение о работе. И я не знаю, пригласят меня или нет. В университет я заявляться не хочу, по крайней мере, сейчас.
При любом раскладе её ждёт дорога в Баден-Вюртемберг, тихо встрял Яков.
Замуж, я так понимаю, ты не собираешься? вскинулась мать.
Мне кажется, у нас достаточно детей в доме, зачем тебе ещё и внуки? холодно заметила Эмма.
Фрау Остерман со стуком отодвинула кресло, кинула салфетку на стол и с укором сказала мужу:
Ты будешь молчать?
Она вышла из кухни, хлопнула дверью в свою комнату и воцарилась тишина. Младшие дети сидели не шевелясь. Вилда досчитала до пятнадцати и шепотом приказала близнецам выходить из-за стола.
Пусть останутся, строго сказал отец. Все должны знать, что я скажу.
Эмма выпрямила плечи и стала ещё выше. Отец никогда на неё не кричал. Навряд ли это произойдёт и сейчас. Но пришло время отстаивать собственную позицию, а значит сделать ему больно. Больно Эмма делать не хотела.
Никто и никогда не смеет так разговаривать с матерью. Она дала вам жизнь. Нет ничего ценней этого. И даже если вы находите её участие в своей судьбе недостаточным, это не значит, что мама что-то должна вам сверх того, что уже дала.
Голос Остермана словно отсекал камни от скалы. Он смотрел на своих детей внимательно и строго.
Но папа
Помолчи, Эмма. Я никогда не был строг к тебе, хотя, вероятно, следовало. Ты моя единственная дочь, и мы с матерью вложили в тебя всю любовь, которую накопили к твоему появлению. Не будь неблагодарной.
Мне уже
Я знаю, сколько тебе лет. И я знаю, чего ты хочешь. Ты вольна поступать, как считаешь нужным. Но мы по-прежнему твои родители. Мы отвечаем за тебя и твоих братьев. Мы отвечаем за единство семьи. Даже когда вы все вырастите и разъедетесь из этого дома, каждый из вас будет соединён с ним невидимой нитью. Эта нить называется родство. Ты должна извиниться перед мамой. А потом мы поговорим с тобой наедине о поездке.
Эмма повесила голову. Мальчишки смотрели на неё во все глаза. Вилда переводила взгляд с Эммы на Уве и изо всех сил посылала ему сигнал быть с ней помягче. Однако Остерман ничего этого не видел. Он смотрел на дочь, на пробор её пшеничных волос, на сгорбившиеся плечи. Уве видел, как Яков аккуратно сжал своей рукой ладонь сестры.
Хорошо, папа. Я извинюсь. Прямо сейчас.
Словно воздушный шарик, дочка сдулась и сникла.
Идите наверх, сказал Уве уставшим голосом.
Задвигались кресла, зашуршали одежды, дети молчаливо потянулись из столовой. Вилда шла за выводком, оглядываясь назад.
Яков, живо в комнату!
Встал и Яков, опёрся на трость, коснулся плеча сестры в качестве поддержки.
Спокойной ночи, папа.
Добрых снов, сынок.
На лестнице раздавались затихающие шаги. Анна уже давно перестала брякать на кухне посудой и ушла в огород. Отец и дочь остались вдвоём.
Прости меня, пап Я была зла. На маму. Я ведь помню, как в детстве она играла со мной, заплетала косы, наряжала. Я помню её руки. И запах. И смех. Где та наша мама? Почему она перестала быть такой? Почему она перестала нас любить?
Уве долго молчал, потом сложил газету, встал из-за стола и прошёлся по столовой. Эмма исподлобья следила за ним взглядом. Ей было горько и стыдно одновременно. Отец вернулся к своему креслу, облокотился о спинку, посмотрел на дочь.