Чего я только не натворил!
Дрался.
Воровал.
Принуждал.
Намеревался убить (не раз и не два).
Ел зверей.
Насиловал (себя, свои и чужие мысли, слова).
Оскорблял.
Ревновал.
Надругался над чужим творением.
Завидовал.
Беспамятствовал.
Лгал.
И снова принуждал, дрался и воровал.
И не у кого больше попросить прощения.
23Остановлюсь на самом, пожалуй, вопиющем безобразии.
В какой-то осатаневший период своей жизни я начал плевать на людей.
Буквально, физически.
На первый взгляд, это было частью моей художественной деятельности.
Ведь я заделался художником.
Но в действительности это происходило потому, что я слышал голос, науськивавший: «Иди и плюй!»
Сам бы я вряд ли до этого додумался.
Но голос требовал!
Думаю, это был голос того зелёненького Гитлера, которого я проглотил, сунув нацистскую марку в рот.
Он зудел, как комар в ночи:
Ззззыыыыы!.. Ззззжыыыы!.. Иди!..
24В сущности, я слышал голоса всегда.
Хотя я не психически больной.
Но и не «нормальный человек».
Многие вполне здоровые люди слышат голоса.
Идёшь по улице и вдруг откуда-то:
Са-аашенька!
Но голос голосу рознь.
Бывают голоса блаженные, а бывают страшенные.
В раннюю пору жизни я слышал блаженный голос какого-то старика.
Он окликал меня то ли с неба, то ли из глубин земли.
И я отвечал ему.
Это было хорошо.
25Чей же это был голос в моём отрочестве?
Думаю, Достоевского.
Я его очень тогда любил.
Я его и сейчас люблю!
В детстве он мне нашёптывал:
Чтоб исчезли твои горести, прикоснись к стволу вон того дерева. Прикоснись и озеленись!
26Я шёл и делал, что он сказал.
Прикасался к карагачу, клёну или тополю.
К берёзе или яблоне.
Это удивляло моих друзей, с которыми я гулял.
Ведь я, как сумасшедший, отбегал от них посреди разговора, чтобы совершить ритуал прикосновения.
Они спрашивали:
Зачем ты это делаешь? Что за дурь?
Уж не помню, что я им отвечал.
Знаю только, что прикосновение было безотказным средством от любых расстройств и неприятностей: от школьного ужаса, от скандалов с родителями, от подросткового уныния.
Это было священнодействие: прикоснуться к шершавому телу дерева.
Ритуал очищения.
Поклонение неведомым богам.
Поэзия.
27Ну и вот.
А потом, когда я стал московским художником, блаженный голос заглушился сатанинским голосом.
Почему это произошло?
А уж так
Современный художник публичная персона, человек напоказ.
А всё, что напоказ ложь.
Ван Гог не был напоказ.
И Эгон Шиле, и Арто.
Даже Монастырский, может быть.
Но все остальные нынешние напоказ.
Интервью дают, за круглыми столами сидят, рефлексируют
Но есть ли у них что сказать?
По-настоящему сказать так, чтоб у людей щёки запылали, как факелы?
Это мало кому дано.
Фуко это мог.
И Делёз
Или, скажем, Мейстер Экхарт в своих проповедях.
Но я?
Я?!
Пфу
Единственное, что было у меня настоящего, недоверие ко всему этому художественному сообществу.
Отвращение к их бизнесу.
Неприятие.
Но в какой-то момент я в этот бизнес сам вляпался.
Одним большим пальцем на ноге, но вляпался.
Всего-то пальчиком
Но и этого оказалось достаточно.
Разврат.
Разврат.
28Ну и вот
Потихонечку-полегонечку крошка-фюрер одолел меня.
И пошёл буйствовать!
Плевки разбрасывать.
Уж не помню, на кого я плюнул в первый раз.
Кажется, в Вене на какого-то американского лектора.
Или на Харальда Зеемана?
И мне это понравилось.
Разошёлся я.
Плевание превратилось в амплуа, стало главным способом общения.
«Амплуа» какое слово мерзкое!
Тьфу!
Я плевал на разных известных и не слишком известных личностей.
На философа Жижека
На культуролога Гройса
На всяких кураторов
На художника Райнера Ганаля
На писателя Сорокина
На Маурицио Каттелана популярного художника.
На писателя Тома Маккарти в Лондоне
На Оливье Зама главного редактора «Purple Fashion Magazine»
На галериста Ларри Гагосяна и какого-то его приятеля
На директора МоМА Гленна Лоури.
Плевал
Плевал
Много раз
А если не плевал, то говном их закидывал.
Как Тиль Уленшпигель или Панург.