Пила Праздник, словно вино.
На переполненной площади перед дворцом Сандрени в то утро она стояла совершенно неподвижно, слушая чистый голос, взмывающий ввысь из внутреннего двора в тишине, неестественной среди такого количества людей. Голос, оплакивающий смерть Адаона среди кедров Тригии так жалобно, так сладко, что Алаис боялась заплакать. Она тогда закрыла глаза, а потом была изумлена и горда, когда Ровиго небрежно сказал ей и матери, что накануне выпивал с одним из певцов, отпевавших герцога. И даже пригласил этого молодого человека в гости, сказал он, и предложил познакомиться с его четырьмя дурнушками-дочерьми. Поддразнивание совсем не рассердило Алаис. Она бы почувствовала, что что-то не так, если бы Ровиго отозвался о них как-то иначе. Ни она сама, ни ее сестры ни капли не сомневались в отцовской любви. Стоило им лишь заглянуть ему в глаза.
Поздно ночью по дороге домой, уже сильно встревоженная громовым топотом и лязгом барбадиорских солдат, которым они уступили дорогу у городских стен, Алаис очень испугалась, когда из темноты у ворот их окликнул чей-то голос.
Потом, когда отец ответил, и она постепенно поняла, кто это, Алаис испугалась, что у нее остановится сердце от волнения. И чувствовала, как предательский румянец заливает щеки.
Когда стало ясно, что музыканты собираются зайти к ним в дом, ей потребовалось героическое усилие, чтобы вернуть самообладание и выражение лица, подобающие взрослой воспитанной девушке.
Внутри дома стало легче, потому что, как только двое гостей-мужчин переступили порог, Селвена, вполне предсказуемо, бросилась флиртовать с ними, как ненормальная.
Это поведение было столь прозрачным для старшей сестры и привело ее в такое смущение, что Алаис стала с привычной отстраненностью наблюдать за происходящим. Селвена почти всегда в том году засыпала в слезах, потому что было похоже, что она не выйдет замуж до своего восемнадцатилетия, ожидающегося весной.
Дэвин, певец, был ниже ростом и выглядел моложе, чем она ожидала. Но у него было подтянутое и гибкое тело, быстрые, умные глаза под золотисто-каштановыми волосами, завитками спускавшимися до середины ушей, и всегда наготове улыбка. Она ожидала, что он окажется заносчивым или претенциозным, несмотря на то что рассказывал отец, но ничего подобного Алаис не заметила.
Второй мужчина, Алессан, был лет на пятнадцать старше, если не больше. Его черные спутанные волосы преждевременно поседели, вернее, посеребрились, на висках. У него было худое, выразительное лицо, очень чистые серые глаза и широкий рот. Он сперва немного пугал ее, хотя легко шутил с отцом с самого начала и именно так, как больше всего нравилось Ровиго.
Возможно, дело именно в этом, подумала Алаис: немногие из знакомых ей людей могли соперничать с отцом в шутках или еще в чем-нибудь. А у черноволосого, казалось, получается без всяких усилий. «Интересно, — думала она, — как подобное удается тригийскому музыканту. С другой стороны, — размышляла она, — мне слишком мало известно о музыкантах вообще».
Еще большее любопытство вызывала женщина. Алаис находила Катриану очень красивой. При ее высоком росте и поразительно голубых глазах под сиянием волос, — словно в комнате зажгли второй камин, — она заставила Алаис чувствовать себя маленькой, бледной и слабой. Странным образом, в сочетании с возмутительным флиртом Селвены это не расстроило ее, а, наоборот, заставило расслабиться: в подобных соревнованиях она просто не собиралась участвовать. Пристально наблюдая, она увидела, что Катриана заметила, как Селвена нежно распростерлась у ног Дэвина, и перехватила ироническую усмешку рыжей певицы, адресованную товарищу.
Алаис решила уйти на кухню.