Кровь внезапно застыла в жилах Томассо.
Альберико прошел мимо него и навис всем мощным телом над останками герцога.
— Здесь лежит тело, — ровным голосом продолжал он, — тщеславного, жалкого, бесполезного старика, который без всякого смысла определил час собственной смерти. Совершенно без всякого смысла. Разве это не смешно?
Тут он все-таки рассмеялся, издал три коротких, хриплых, лающих звука, более страшных, чем все, что слышал Томассо за свою жизнь.
— Вы не посмеетесь вместе со мной? Вы, трое потомков Сандре? Ньеволе? Мой бедный, искалеченный, немощный Скалвайя? Разве не забавно, что всех вас привела сюда и обрекла на смерть старческая глупость? Старик, который слишком долго жил и потерял способность понимать, что хитрые ходы лабиринта его времени сегодня так легко разрушить ударом кулака.
Его кулак тяжело обрушился на деревянную крышку гроба, разбив в щепки резной герб семьи Сандрени. Скалвайя издал слабый стон и снова рухнул в кресло.
— Милорд, — отчаянно жестикулируя, начал Томассо, задыхаясь. — Что вы хотите сказать? Что вы…
Больше он ничего не сказал. Яростно обернувшись, Альберико дал ему пощечину открытой ладонью. Томассо от удара опрокинулся назад, из рассеченных губ полилась кровь.
— Говори нормальным голосом, сын глупца, — приказал чародей, и слова его звучали тем страшнее, что он произнес их таким же ровным голосом, как и раньше. — Тебя хотя бы позабавит, если ты узнаешь, как это было легко? Если узнаешь, как давно Херадо бар Джиано доносил на вас?
И при этих словах спустилась ночь.
Тот самый черный плащ боли и ужаса, который так отчаянно пытался сбросить с себя Томассо. «Ох, отец!» — подумал он, пораженный до глубины души тем, что их погубил член их семьи. Их семьи!
Затем в очень короткий промежуток времени произошло сразу несколько событий.
— Милорд! — в отчаянии воскликнул Херадо. — Вы обещали! Вы говорили, что они не узнают! Вы обещали мне…
Больше он ничего не успел сказать. Трудно рассуждать с кинжалом в горле.
— Сандрени сами вычищают грязь из-под ногтей, — произнес его дядя Таэри, который вытащил кинжал из-за голенища сапога. Произнося эти слова, Таэри одним плавным движением выдернул кинжал из горла Херадо и вонзил его в собственное сердце.
— Одним Сандрени меньше для твоих пыточных колес, барбадиор! — задыхаясь, с насмешкой сказал он. — Да пошлет Триада чуму обглодать плоть на твоих костях. — Он упал на колени. Его руки сжимали рукоять кинжала, по ним лилась кровь. Глаза его нашли Томассо. — Прощай, брат, — шепнул он. — Пусть дарует нам Мориан свою милость, и мы встретимся в ее чертогах.
Что-то сжимало сердце Томассо, сдавливало и сдавливало, пока он смотрел, как умирает его брат. Двое стражей, обученные отводить от своего господина совсем другие удары, шагнули вперед и носками сапог перевернули Таэри на спину.
— Глупцы! — рявкнул Альберико, впервые выказывая признаки неудовольствия. — Мне он нужен был живым! Они оба нужны мне были живыми!
Солдаты побледнели при виде ярости на его лице.
Затем центр действий переместился в другую часть комнаты.
С животным ревом, в котором смешались ярость и боль, Ньеволе д'Астибар, сам очень крупный человек, сцепил пальцы обеих рук, наподобие молота или булавы, и изо всех сил обрушил их на лицо ближайшего к нему солдата. Этот удар расколол кости, словно дерево. Хлынула кровь, солдат вскрикнул и тяжело осел, привалившись к гробу.
Все с тем же ревом Ньеволе схватил меч своей жертвы.
Он уже выхватил его из ножен и начал поворачиваться для битвы, когда четыре стрелы вонзились в его горло и грудь. На мгновение лицо его обмякло, глаза широко раскрылись, губы расслабились и сложились в мрачную, торжествующую улыбку, потом он соскользнул на пол.