Среди ночи Вениамин начал что-то неразборчивое плести скороговоркой, слышно было, как он за спиной боцмана встал, потом начал рычать, скулить, всхлипывая через слезы. Ордынцев ждал, когда тот успокоится сам, потому как его утешительные слова в такие минуты были одни и те же и уже на правду стали давно не похожи.
Сейчас, лежал и думал боцман, поквохчет, устанет и заснет. Разогреется пускай. Хотя может оно и не надо, так хоть меньше мучиться, если не вставать. Тянет в сон. А во сне можно и цветные сны видеть, дом, словно и нет этого мрака вокруг.
Но Душков не унимался. Из всхлипываний он перешел на раздирающий душу страшный нечеловеческий крик. При этом он вдруг выскочил за палатку и его голос стал тонуть под шум вьюги и внезапно стал отдаляться и скоро затих.
Боцман приподнялся:
Не хватало грех на душу взваливать.
И он, цепляясь за растяжки, в полной темноте вылез из укрытия. В глазах от быстрых движений потемнело, появилась отдышка от слабости. Кроме белого снега под ногами и слабых очертаний палатки ничего видно. А вокруг продолжал дуть поземок, перемещая с место на место тонны холодной ваты, которая со всех сторон поднималась все выше и выше.
Душков! Душков! Веня! все кричал боцман. Он пробовал найти следы, но в кромешной темноте их определить было вообще не возможно, если они вообще оставались, так как снег засыпал любые лазейки. Любые изгибы быстро и умело заравнивал, словно смеясь над Ордынцевым. Но того просто начала захлестывать жажда найти товарища.
Может собаки возьмут след, пронеслось в голове. Непослушными околевшими руками он стал последних двух пытаться запрячь в упряжку. Но когда потянул вторую, не услышал знакомого визга и лая. Тело ее лежало, согнувшись в клубок, без движения. За эту ночь собака околела, лапы ее словно в скульптуре застыли в прыжке к смерти и теперь можно было только рассчитывать на последнюю. Накинув на нее поводок, боцман шел с ней в надежде найти матроса, но куда?
Куда же нужно идти? задавал он вопрос. Уже предчувствовал потерю товарища, знал, что если в ближайшее время не сможет его найти, тот и сам замерзнет. И он искал, возвращаясь время от времени к палатке, потом снова тащился с собакой уже в другом направлении. При третьем возврате потерял, как ориентир, уже место своего привала. Теперь его просто стал одолевать животный страх за свою жизнь
Ищи Казбек, ищи палатку, твердил он собаке, ищи мой хороший, иначе мы тут сдохнем, а так еще поживем с тобой несколько дней. Жить хорошо. Ищи мой хороший. Это же не несколько минут, это целые дни, а может будет и неделя, может нас еще найдут. Еще около часа он кидался с собакой из стороны в сторону, успокаивал себя, отчитывал шаги при каждой смене направления и, вдруг чудом вышел прямо на нее.
Ну вот, Казбек, я знал, что найдем и мы нашли! трепал он от радости псину. Так нас наверное и Душков потерял. Он тоже, глупыш, нас ищет, не может в таком погодном переплете найти. Ему, ему нужно помочь. Нужно зажечь сани. Он увидит огонь и будет здесь. И боцман начал пытаться выстругивать из нее лучины, но ничего не получалось. Пальцев как не было. По глазам текли слезы, сами собой, и их не надо было останавливать, они согревали своим присутствием тело, растапливая кусочки льда и инея на бороде, они напоминали ему еще о том, что он живой, а живые люди имеют право и смеяться, и плакать. И он уже скоро будет на самом деле смеяться и обнимать своего товарища, когда тот увидит костер и вернется.
Глупыш, дурень, набегался. Уже, назад пора! Мы знаем, ты где-то рядом и не можешь к нам выйти. Сейчас! Подожди! Сейчас! Надо только тебе зажечь костер, любым путем, чтобы ты нас увидел.
И Ордынцев собрал в охапку ткань на палатке, используя фитиль с жиром стал ее разжигать, пламя перекинулось на расколотые мелкие щепки. Боцман, орудуя топором, все больше растапливал костер и скоро тепло от него уже расходилось по его телу, он жадно подставлял под пламя свои руки, тер ими лицо, забывая обо всем радовался искрам, отлетающим от огня, настоящим красным искоркам. Его собака сидела рядом, высунув язык. Она также радостно вбирала в себя долгожданное тепло. Ее глаза искрились, и в них весело отражался яркий свет костра. Как много стоят такие счастливые, наполненные райским блаженством минуты, минуты которые исторгают такое дорогое тепло, и которое так мало стоит там, на большой земле, и как они бесценны здесь.
Наш костер видно далеко, и если поможет случай, нас заметят и со шхуны. Я, чувствую, что мы от нее совсем близко, говорил теперь он сам себе. Потом достал из-за пазухи свой потрепанный дневник и сделал в нем последнюю запись: