..
Мы миновали «Файленс», зашли в скверик рядом с магазином и уселись на каменной скамейке. На крыше соседнего дома опять блеснула оптика прицела. Мы были под наблюдением, и Сосия не мог не понять этого.
– Марион, а скажи‑ка ты, почему бы мне не разделаться с тобой прямо здесь и прямо сейчас? – спросил я его.
– Не пугай, – улыбнулся он. – Ты и так уже по уши в дерьме – мои ребятишки такое не прощают. Хочешь наплевать на это – давай, валяй, но помни, что я для своих пацанов – как бог. Станешь первой жертвой священной войны.
Ненавижу такую неоспоримую правоту.
– Ладно. Тогда скажи, почему ты до сих пор не прикончил меня?
– А дядя добрый. Иногда это с ним случается.
– Марион, – сказал я с укоризной.
– Какая тебе разница? – ответил он. – Хотя я запросто мог бы прихлопнуть тебя уже за то, что ты всю дорогу называешь меня «Марион». – Он уселся на скамейку, поставил ногу на сиденье, обхватил колено руками. Человек вышел подышать свежим воздухом.
– А что же тебе все‑таки от нас надо, Сосия? – спросила Энджи.
– Во всяком случае – не тебя, девочка. Сделала свое дело – иди гуляй и занимайся, чем хочешь. А нужен нам он. – И он ткнул пальцем в мою сторону. – Встревает в чужие дела, убил одного из моих лучших людей, лезет, куда не просят...
– Многие мужья в нашем квартале тоже жалуются на это, – сказала Энджи.
Ай да Энджи! Скажет так скажет.
– Шути‑шути, – сказал Сосия. – Но ты‑то, – он посмотрел на меня, – знаешь, что это не шуточки. Конец тебе, Кензи, конец.
Я хотел было ответить поостроумней, но ничего смешного в голову не приходило. Совсем ничего. Счетчик и в самом деле начал тикать.
– Вот именно, – ухмыльнулся Сосия. – Сам ведь понимаешь, что тебе недолго осталось. Ты до сих пор жив лишь потому, что Дженна кое‑что тебе вручила и кое‑что передала на словах. И где же это?
– В надежном месте, – ответил я.
– "В надежном месте", – повторил он, слегка гнусавя, как при насморке, явно передразнивая выговор белых южан. – Ладно. А почему бы тебе не сказать мне, где оно, это место?
– Да я и сам не знаю, – ответил я. – Дженна мне так и не сказала.
– Дураком меня не считай, – сказал он, придвинувшись ко мне.
– Я не стану здесь выворачиваться наизнанку, чтобы убедить тебя, Марион. Я тебя просто предупреждаю: когда ты разворотишь мою квартиру, выпотрошишь все ящики в шкафах и столах моего офиса и ничего при этом не найдешь, то не стоит тебе особенно удивляться.
– А что, если я попрошу своих друзей и мы выпотрошим тебя?
– Ваше право, – согласился я. – Но лучше не стоит. Целей будете – и ты, и твои друзья. Ведите себя прилично.
– Это с какой же стати? Разве ты, Кензи, ведешь себя прилично?
Я кивнул:
– В данном случае – да. А Энджи, может быть, даже еще приличнее. А тот парень на крыше нас обоих за пояс заткнет.
– И при этом еще он недолюбливает черных, – добавила Энджи.
– Ага, так вот в чем ваше приличие! Создали себе ячейку ку‑клукс‑клана, а черному человеку уже и дышать нечем?
– Вы уж простите нас, мистер Сосия, но цвет кожи здесь ни при чем, – успокоил я его. – Ты, сука, – отпетый преступник. Ты подонок, нанимаешь молокососов для грязной работы. Самому‑то ручки пачкать небось не хочется? А черный ты или белый – это нам без разницы.