– Да нет, чувства у них в избытке, – ответил Дэвин. – Но чувство это – ненависть. – Он кивнул официантке: – Еще кофе, пожалуйста.
Мы сидели в забегаловке на Мортон‑стрит. За окном несколько юнцов по очереди прикладывались к бутылке, обернутой в бумажный мешок. Вероятно, хотели таким нехитрым способом превратить понедельник в воскресенье. По улице, постреливая глазами туда‑сюда, шли вразвалку четверо панков. Один из них время от времени бил кулаком по подставленной ладони другого. Они были под завязку заправлены ненавистью и ждали только искры, чтобы завестись с полоборота. Издали завидев их, какая‑то девушка торопливо изменила направление и – не поднимая головы, в надежде, что ее не заметят, – стала переходить на противоположную сторону.
– Насчет Дженны – история совсем темная, – продолжал Дэвин. – Как это к ней прилепились два таких монстра, как Роланд и Сосия, – уму непостижимо. Самое тяжкое ее прегрешение – парковка в неположенном месте. Но покажите мне человека, который не был бы в этом виноват! – Он обмакнул второй пончик в третью чашку кофе. Голос его был лишен каких бы то ни было интонаций: казалось, кто‑то снова и снова тычет пальцем в одну и ту же клавишу рояля. – Темная история. Вчера вечером мы вскрыли ее сейф в банке.
– Ну и?.. – очень медленно выговорил я.
– И ничего, – ответил Дэвин, изучающе разглядывая меня. – Государственная облигация, кое‑какая ювелирная дребедень... Все это стоит меньше, чем аренда ячейки.
Снаружи что‑то приглушенно грохнуло, в кондитерской зазвенела посуда. В витрине я увидел тех самых панков. Один из них, со вздувшимися на шее жилами, с перекошенным лицом, напоминавшим боевую африканскую маску, снова шарахнул по стеклу. Наши глаза встретились. Люди на улице вздрогнули, но стекло уцелело и на этот раз. Его дружки захохотали, но он остался серьезен и продолжал водить из стороны в сторону налитыми кровью, полными ярости глазами. Он снова ударил по витрине, вызвав новый переполох среди посетителей, а потом дружки уволокли его прочь, за угол. Теперь смеялся и он. В славном мире мы живем.
– А неизвестно, чего не поделили Роланд с Сосией? – спросил я.
– Это может быть все что угодно. Ты ведь тоже не больно‑то ладил с отцом, Кензи?
Я мотнул головой.
– А ты? – он ткнул пальцем в Энджи.
– Да нет, мы с отцом находили общий язык, – сказала она. – Когда он бывал дома, разумеется. Вот с матерью – это было дело другое.
– Я своего папашу на дух не переносил, – сказал Дэвин. – Как мне от него доставалось, пока рос!.. Вспомнить страшно. И потому я поклялся, что никогда в жизни больше такого выносить не буду, даже если жизнь себе этим сильно сокращу! Может быть, и с Роландом такая же история вышла. В его формуляре – сплошные нарушения режима, неподчинение, в том числе и пятой степени. Это когда он раскроил череп учителю. И еще кусочек уха откусил.
Ничего себе.
– Принимал участие в избиении социальных работников. Проломил ветровое стекло головой полицейского, когда тот в очередной раз вез его на отсидку. Своротил на сторону нос врачу «Скорой помощи» – и это при том, что в спине у него сидела пуля. Вы вдумайтесь только – Роланд кидался только на мужчин. Женщинам, облеченным властью, он тоже не подчинялся, но они не вызывали У него такой ярости, он их просто игнорировал.
– Ну ладно, а Сосия?
– А что Сосия?
– Чем он занимается? Помимо того, что верховодит у «святых».
– Марион – настоящий приспособленец, классический оппортунист. Еще лет десять назад он сутенерил.