Хороши шутки. Завтра предстоит ланч с Малкерном и его командой. Здорово я набрался. Дженна убита, Куртис Мур остался без ноги. Я пьян. Призрак в пожарной каске склубился из тьмы в углу за телевизором, экран стал расплываться перед глазами. Бутылка была пуста.
Герой ударил меня пожарным топором по голове, я вздрогнул и выпрямился в кресле. Тускло мерцал экран. Я осоловело поглядел на часы – четверть пятого утра. Жидкий огонь разливался где‑то на уровне диафрагмы. Топор, снеся мне полчерепа, оголил нервы. Я выбрался из кресла и побрел в ванную, где меня долго выворачивало. Я спустил воду в унитазе и лег на холодный кафель пола. Комната насквозь провоняла «Гленливетом», страхом, смертью. Второй раз за трое суток меня тошнит. Может, это булимия?
Накатила очередная волна рвоты. Потом полчаса примерно я чистил зубы, потом шагнул под душ, потом сообразил, что забыл раздеться, и исправил это упущение. Когда все это кончилось, уже рассвело. Три таблетки тайленола – и я рухнул в постель, надеясь, что вместе с рвотой из меня вышло и все то, что томило меня страхом и не давало уснуть.
Следующие три часа я то проваливался в забытье, то выныривал из него, и, слава богу, никто не пришел ко мне в гости – ни Дженна, ни Герой, ни нога Куртиса Мура. Иногда и повезет.
– Ненавижу, – сказала Энджи. – Я... это... ненавижу.
– И зря. Тебе очень идет.
Она послала мне свой знаменитый взгляд и снова яростно заерзала по сиденью такси, оправляя юбку.
Дело в том, что Энджи надевает юбку примерно так же часто, как принимается за стряпню, но первое приносит мне гораздо меньше разочарования. И как бы она ни шипела, для нее, я думаю, все это вовсе не такая уж пытка, как она старается изобразить. Ее туалет – настолько обдуманный, чтобы при виде его невольно вылетало восторженное «ах!» – состоял из темно‑клюквенной шелковой блузки и черной замшевой юбки. Волосы, откинутые со лба, она заколола над левым ухом, распустив их вдоль правой щеки, причем одна прядь завивалась как раз под глазом. В результате взгляд становился просто смертоносным. Юбка была ужасно узкая, и Энджи все время обдергивала подол и вертелась на сиденье, пристраиваясь поудобнее. Картина в целом получалась не слишком безотрадная.
На мне был серый двубортный костюм в «елочку» с едва заметной черной полоской. Пиджак обтягивал мне бедра, как того требовала нынешняя мода, но все же ее создатели к мужчинам обычно снисходительнее, чем к женщинам, а потому, садясь, я мог расстегнуться.
– Замечательно выглядишь, – сказал я.
– Сама знаю, что замечательно выгляжу, – сварливо отвечала мне Энджи. – Я мечтаю повстречать того, кто придумал покрой этой юбки – уверена, что это мужчина! – и натянуть ее на него: пусть попробует в ней сесть или сделать шаг.
Такси высадило нас на углу, напротив церкви Троицы.
Со словами "милости просим в отель «Копли‑Плаза» швейцар распахнул перед нами дверь, и мы вошли. «Копли» – это нечто подобное «Ритцу»: тот и другой вознеслись задолго до моего рождения, тот и другой переживут меня намного. А если челядь в «Копли» не столь расторопна, как в «Ритце», то это, надо думать, оттого, что надобности нет – «Копли» все еще отчаянно пытается избавиться от своего статуса самого забытого отеля. Несмотря на многие миллионы, потраченные на ремонт, перепланировку и отделку, должно пройти еще много времени, прежде чем из нашей памяти изгладятся его темные коридоры и затхлая атмосфера. Начали владельцы с бара, и правильно сделали. Теперь я всегда ожидаю встретить там не Джорджа Ривза и не Боджи, а Берта Ланкастера в роли Хансекера, устраивающего прием при дворе, и прихорашивающегося Тони Кёртиса у его ног. Я сказал об этом Энджи.
– В чьей роли Ланкастер? – переспросила она.