– Да говори же, ради бога!
– Каким образом они узнали, что утром ты должен быть на этом месте?
– Синяя Бейсболка! – осенило меня.
Энджи покачала головой:
– Мы потеряли его вчера. Не знаю, как тебе, но мне лично представляется маловероятным, что он все утро болтался где‑то между двумя штатами, ожидая, когда ты появишься – да притом на машине, о существовании которой он понятия не имеет. Дождался, да? И проследил тебя до Коммон? Ну‑ну. Я в это не верю.
– О том, куда именно направлялись сегодня утром мы с Дженной, знали только двое.
– Истинная правда, – сказала она. – И я – одна из этих двоих.
Глаза Симоны Анджелайн покраснели от уже пролитых слез и сочились слезами свежими. Всклокоченные волосы сбились на одну сторону и висели вдоль щеки. Казалось, что за ночь она постарела на несколько десятилетий – ей можно было дать не меньше семидесяти. Увидев нас в щель закрытой на цепочку двери, она заскрежетала зубами:
– Немедленно убирайтесь вон!
– Ладно, – ответил я и пнул дверь так, что цепочка отлетела.
Энджи вошла за мной следом, а Симона ринулась к маленькому телефонному столику у окна. Но ей нужен был не телефон, а выдвижной ящик стола. Однако я сумел опередить ее и в тот миг, когда она открыла ящик, опрокинул стол, так что все содержимое ящика – красная телефонная книжка, несколько ручек и пистолет 22‑го калибра – посыпалось на пол. Пистолет я ногой отшвырнул под книжный стеллаж, Симону ухватил, что называется, за грудки и перевалил на диван.
Энджи закрыла входную дверь.
Симона плюнула мне в лицо:
– Ты убил мою сестру!
Я прижал ее спиной к дивану, вытер с подбородка плевок и очень медленно произнес:
– Я не сумел защитить ее. Улавливаете разницу? Кто‑то другой нажал на спусковой крючок, а оружие ему в руку вложили вы. Разве не так?
Извернувшись, она вцепилась мне в щеки:
– Нет! Это ты ее убил!
Плотней прижав ее к дивану и придавив ее руки коленями, я зашептал ей в самое ухо:
– Пули пронизали грудь Дженны, как будто там ничего не было... ничего, Симона... вообще ничего... Крови было столько, что хватило на двоих: полицейские подумали – я тоже застрелен. Она умерла утром на глазах у толпы зевак, она кричала, она упала, раскинув ноги, а та сволочь, которая нажимала на курок, выпустила в нее целый автоматный магазин, и почти все пули попали в цель.
Извиваясь, насколько это было возможно под 180 фунтами моего веса, придавливавшими ее к дивану, Симона пыталась ударить меня головой:
– Будь ты проклят... ублюдок!
– Это верно, – ответил я, почти касаясь губами ее уха. – Верно, Симона. Я ублюдок. Я держал вашу умирающую сестру на руках и ничем не мог ей помочь, а потому заслуживаю, чтобы меня называли ублюдком. Но вот у вас нет оправдания. Вы определили место казни, а сами оставались в шестидесяти милях и сидели здесь, покуда Дженна испускала дух. Вы сказали им, куда она направляется, и тем самым позволили им убить вашу сестру. Разве не так?
Она заморгала.
– Разве не так все было, я спрашиваю?!
Глаза ее на мгновение закатились под лоб, а потом голова упала и по щекам ручьями хлынули слезы. Я подался назад, потому что от прежней Симоны не оставалось уже ничего. Она рыдала все громче, всхлипывая, задыхаясь, давясь слезами. Скорчившись на диване, подтянув колени к животу, она колотила кулаками по ручке дивана, и рыдания то затихали, то начинали сотрясать ее тело с новой силой, словно всякий раз, когда она делала вдох, что‑то пронзало ее легкие невыносимой болью.
Энджи дотронулась до моего локтя, но я отмахнулся.