Я ощущал запах ее шампуня и чувствовал у себя под подбородком ее пушистый затылок.
Я отстранился первым, промямлив:
– Ну...
– Гну... – засмеялась она. – Ты еще весь мокрый, Юз. И моя рубашка теперь тоже мокрая, – и тоже сделала шаг назад.
– Когда принимаешь душ, это случается.
Она отступила еще дальше и опустила голову:
– На автоответчике – мильон сообщений... А я... – Она обошла меня, взяла с плиты сковороду с отбивной и понесла ее к мусорному ведру. – А я... как не умела готовить, так и не научилась.
– Энджи, – сказал я.
Она все еще стояла спиной ко мне.
– Сегодня утром тебя чудом не убили.
– Энджи... – повторил я.
– Мне очень жалко Дженну, но ты чуть было не погиб. А если... – Она осеклась, и я слышал, как она глубоко вдохнула воздух, чтобы справиться с собой. – А если бы это случилось... мне вряд ли удалось бы... сохранить – как это говорится? – душевное равновесие, будь оно проклято... Мне даже думать об этом невыносимо... меня это, знаешь, сильно пристукнуло...
Я вдруг услышал голос Дженны в тот миг, когда я сказал ей, что вот Энджи мне, например, нужна: «В таком случае держите ее крепче». Сделав несколько шагов, я взял Энджи за плечи. Она откинула голову, так, что ее затылок уютно устроился прямо у меня под подбородком.
Казалось, что воздух в кухне стал невероятно плотным и неподвижным. Оба мы затаили дыхание – просто стояли, закрыв глаза, и ждали, когда уйдет страх.
А он не уходил.
Энджи отлепилась от меня и сказала:
– Ладно, надо, чтобы это осталось позади. Надо работать. Наш контракт ведь не расторгнут?
Я отпустил ее плечи:
– Нет, не расторгнут. Сейчас я переоденусь, и мы возьмемся за дело.
Я вышел и спустя несколько минут появился на кухне в балахонистой красной футболке и джинсах. Энджи повернулась ко мне, держа в руках тарелку:
– Особенно мне удались сегодня сэндвичи из магазина деликатесов.
– Надеюсь, ты не пробовала их разогреть или сдобрить чем‑нибудь?
Она наградила меня красноречивым взглядом.
Я взял сэндвич, а Энджи уселась напротив и смотрела, как я ем. Сыр и ветчина, горчицы, пожалуй, многовато, но в целом неплохо.
– И кто же звонил? – спросил я.
– Из аппарата сенатора Малкерна – трижды. Из секретариата Джима Вернана. Ричи Колган – дважды. Двенадцать или тринадцать репортеров. И еще Бубба.
– Да? И что же он сказал?
– Тебе это и в самом деле интересно?
Обычно мне это безразлично, но сейчас я чувствовал себя совсем расклеенным и потому кивнул.
– Сказал, чтоб ты, когда в следующий раз соберешься на такое мероприятие, не забыл пригласить и его тоже.
Ох уж этот Бубба! Воевал бы он за Гитлера, Гитлер выиграл бы войну.
– Больше никто?
– Нет. Но помощники Малкерна были взбудоражены до крайности.
Я кивнул, продолжая жевать.
– Скажи‑ка, ты намерен объяснить мне толком, во что мы вляпались, или так и будешь изображать из себя жвачное парнокопытное?
Я пожал плечами, откусил еще, но тут Энджи вырвала сэндвич у меня из рук.
– Кажется, меня подвергают репрессиям?
– Это детские игрушки по сравнению с тем, что будет, если не начнешь говорить.
– О‑о‑о, ты беспощадна, Энджи. Отдай сэндвич. Нет? Ну ладно. Но для рассказа нам потребуется спиртное.
Я налил виски в два стакана. Энджи пригубила и молча вылила свою порцию в раковину, потом достала из холодильника бутылку пива, откинулась на стуле и выжидательно выгнула бровь.