Спасибо, отец.
Здесь, в тишине и темноте гостиной, я припомнил заодно и собственный брак, длившийся, если не ошибаюсь, минуты полторы. Энджи и Фил, по крайней мере, преданы своей изломанной любви, или хоть памяти о ней, а у нас с Рени не было и этого. Если мой брак чему‑нибудь и научил меня в отношении любви, то лишь тому, что любовь проходит. И я, глядя из окна гостиной Симоны Анджелайн на пустынную улицу, подумал: не потому ли мне удается добиваться успеха в своем деле, что в три часа ночи, когда весь мир спит, я все еще на ногах и делаю свою работу, ибо никаких более увлекательных вариантов времяпрепровождения у меня нет.
Я разложил пасьянс и попытался внушить себе что вовсе не голоден. Потом решил было совершить налет на Симонин холодильник, но поостерегся – хозяйка вполне могла подстроить ловушку: полезешь, например, за горчицей, заденешь проводок – и получишь стрелу меж глаз.
Бледно‑золотистая полоска, приподняв черный купол ночи, возвестила о наступлении рассвета, потом за стеной зазвонил будильник, и вскоре я услышал, как зашумела в ванной льющаяся вода. Потягиваясь, пока хруст костей и суставов не удовлетворил меня, я начал обычную утреннюю разминку: пятьдесят раз присел, пятьдесят – отжался. К тому времени, когда я завершил свой комплекс, обе сестры, уже одетые и готовые к выходу, стояли в дверях гостиной.
– Вы ничего не брали из холодильника? – осведомилась Симона.
– Брать не брал, – сказал я. – Но не исключено, что я перепутал его с туалетом. Я, знаете ли, чертовски устал вчера, так что ничего удивительного. Помнится, там были какие‑то овощи...
Симона опрометью кинулась на кухню. Дженна, поглядев на меня, покачала головой:
– Вы, наверно, считались самым остроумным в классе.
– Настоящий юмор с годами не тускнеет.
Симоне надо было на службу, и я всю ночь дебатировал сам с собой вопрос: можно ли отпускать ее из дому? В конце концов я пришел к выводу, что она не обнаруживает тенденции к сестроубийству, а потому можно надеяться, что язык у нее будет за зубами.
Глядя вслед ее отъезжающей машине, я спросил Дженну:
– А этот самый Сосия знает о Симоне?
Дженна, облаченная в кардиган, хотя столбик термометра неуклонно подползал к тридцати и не собирался останавливаться, ответила:
– Да, они встречались. Давным‑давно. В Алабаме.
– Когда она перебралась на север?
– Месяца два назад.
– И вы можете поручиться, что Сосии это неизвестно?
Она поглядела на меня, как на чокнутого:
– Будь ему это известно, нас бы обеих уже на свете не было.
Когда мы подошли к моему автомобилю и я отпер дверцу, Дженна спросила:
– Все никак не повзрослеете, да, Кензи?
А я‑то предполагал, что от «Порше» окружающие будут в восторге.
Путь обратно был столь же утомителен, как и туда. Гремела музыка, и если Дженне она была не по вкусу, она ничем этого не обнаруживала. Она вообще говорила мало – просто смотрела на дорогу, и когда не держала в пальцах сигарету, то разглаживала подол своего кардигана.
Когда мы уже подъезжали и на бледно‑голубом фоне приветственно обрисовались очертания небоскребов Хэнкок и Пруденшал, она вдруг сказала:
– Кензи.
– Да?
– Вы когда‑нибудь чувствовали, что нужны кому‑нибудь?
Вопрос не застал меня врасплох.
– Случалось.
– Кому?
– Моей компаньонке и напарнице. Энджи.
– А вам она нужна?
– Бывает, – кивнул я. – Тьфу, черт, конечно нужна!
Она поглядела в окно и произнесла:
– Если так, то держите ее крепче.