Костик тупо уставился на милиционера.
Где я?
Ну, брат, это не смешно. В милицейском участке.
Я в смысле число год какой?
Улыбка с лица у Субботина исчезла. Папироса зависла на полпути ко рту. Он пристально вгляделся в растерянное лицо Костика.
Суббота, 3 октября.
Год! Год какой? настороженно спросил Костик.
Сорок второй.
К-ка кой? поперхнулся Костик, немея от ужаса. Тысяча девятьсот сорок второй?!
Ну, не две тысячи сорок второй точно, Субботин ухмыльнулся.
Челюсть отвисла. Сказанное сняло боль, проникло внутрь холодом, и никак не желало осмысливаться.
Сорок второй, повторил Субботин, медленно затягиваясь папиросой. Что-то не так по-твоему?
Костик почти впал в ступор. Тысяча девятьсот сорок второй! Как это могло быть? Костик с трудом собирал ускользающие мысли. От напряжённой работы мозга слегка приоткрылся заплывший глаз.
Да, брат, хорошо тебя приложили, если даже год вызывает такую реакцию, усмехнулся милиционер, ткнув в пепельницу остаток папиросы. Ладно, отдыхай. Здесь никто тебя не потревожит до утра. А завтра найдём что-нибудь из одёжки и подумаем, как быть дальше.
Субботин встал, закрыл на ключ сейф, одёрнул гимнастёрку.
Извини, но мне надо отлучиться по работе. Ты не обессудь, но кабинет я закрою на ключ. Если захочешь по нужде, в углу стоит ведро. Бывай.
Субботин задул керосинку и в темноте уверенно прошёл на выход. Стукнула дверь, провернулся замок, и наступила тишина.
Пипец! Вырвалось у Костика. Сорок второй! Война и немцы! Охренеть!
И только сейчас услышанное и дошедшее до сознания обрушилось на не подготовленный к подобному экстриму мозг. Обрушилось и всей своей тяжестью сломало восприятие окружающего мира.
Костик ещё долго сидел под одеялом, дрожа всем телом, и уже не пытаясь разобраться в сумбуре пролетающих в голове мыслей. Обнажённый, беззащитный, в разгар Великой Отечественной войны, которая закончилась 75 лет назад. Это не укладывалось ни в какие рамки да что там, рамки! Это было просто каким-то горячечным бредом!
Как уснул, Костик не помнил. И что снилось не помнил. Может, и к лучшему.
Из сна его вырвал усталый жёсткий голос.
Где тут этот потеряшка?
Костик встрепенулся, захлопал глазами, натянул одеяло по самые брови, одновременно пытаясь понять смысл происходящего.
Так-так, высокий мужчина в такой же синей форме, как у вчерашнего милиционера, проницательно щурясь посмотрел на Костика. Чуб где-то опалил, что ли? Непонятный тип. Ты, Субботин, давай разбирайся с ним.
Так точно, слегка невпопад ответил участковый.
Высокий резко поднял руку, глянул на наручные часы.
Три часа хватит?
Хватит, товарищ подполковник, ответил Субботин.
Действуй. Пацана сдашь на руки Степанычу. На заводе они сами дальше разберутся.
Я могу мотоцикл взять?
Бери, капитан. А ты, парень, не унывай. Память вернётся. Всякое в жизни случается. Не вешай нос.
С этими словами подполковник ушёл.
Одевайся, Константин. Сейчас чайку попьём и поедем на завод, на одеяло Субботин положил свёрток. Возможно, размер чуть больше, но всё лучше, чем голым ходить. Степаныч обещал тебе телогрейку подобрать. Так что в беде не бросят. Одевайся, одевайся.
Субботин взял чайник и вышел.
Костик дотянулся до свёртка, вскрыл его. Чёрные штаны и серая рубаха, местами заштопанные, стираные, мятые. Ботинки из непонятного материала с длинными шнурками. Носков не было. Зато была кепка из какой-то мягкой толстой ткани. Широкая до несуразности, но если присмотреться и вспомнить эксперименты французских модельеров, возможно, даже стильная. Только грязноватая.
Костик брезгливо разглядывал обновку.
Чего не одеваешься? подбодрил его Субботин. Нам ехать далековато. Так что, давай, шустрей.
Костик спустил ноги на пол. Боль тупо отдавалась по всему телу, но движений не сковывала. В голове стучали молотки, а челюсть болела, но боль была вполне терпимая. Заплывший глаз, пусть и через оставшуюся щёлочку, но всё-таки видел мир. Главной проблемой, на самом деле было осознание, что «круто попал».
В голове царили сумбур и хаос. Война, сорок второй год и непонятный пока завод казались страшилками. Поверить, что происходило с ним, здесь и сейчас было практически невозможно. Всё казалось каким-то неестественным бредом. Но реальность была перед глазами. От неё не уйти.