там где не держат обеты?
Сам я в порядке, не бойся,
я, как константа без свойства,
вечно ищу свою душу.
Ты же звон её слушал?
Знаю, что время уходит,
знаю, украл её Уоллет,
только он жуткий проныра,
сгинул в нутре он у мира.
Сколько ещё мне гоняться,
сколько встретить мне станций,
сколько взять паспортов,
сколько пройти блок-постов?
Слушай, Джон Доу,
встречу я, может быть, пору,
холода местных столиц,
где не встречу я лиц,
грусти и боли без крика.
Письмо Джону Доу II
Привет, дружище, знаю, поздно,
хочу сказать, что вышел ростом,
попал в тот полк, в зелёный китель,
ношу в кармане грязный вымпел,
встаю пораньше, чищу брюки.
Бегу, подобно в шторм фелюке,
ношусь туда, ношусь обратно,
хватая тканью крови пятна.
А ты, Джон Доу, пишешь письма?
Я рад бы, только в поле листья
не станут мигом мне бумагой,
и тут то я, сражаясь шпагой,
отбил момент, секунду-слово.
Ты все читаешь, мистер Доу?
Хочу домой, хочу увидеть
с моста изгиба тёплый ливень,
вернуть мои мгновенья улиц,
нырнуть в дома под скрипом ступиц.
Верни мне адрес, мистер Доу,
позволь сказать тебе хоть слово.
Письмо Джону Доу III
Здравствуй, Джон Доу,
я, все еще преданный слову,
Готовлю плакаты на стены,
где были прокляты сцены,
где были биты актёры,
их жизнь священной коровы
оплачена лучшим из слуг
за пару важных заслуг.
Письмо Джону Доу IV
Далекий мой неизвестный,
но все же такой родной,
про нас не напишут песни
не будут кормить на убой.
Ведь мы лишь обычные люди,
с обычною кровью в сердцах,
копать не любим до сути
и зубы мы прячем в губах.
И лишнего вроде не скажем,
рукой не туда не махнем,
и лица испачканы сажей,
и песен мы не поем.
Далекий, Джон Доу, не бойся,
мы выйдем из плена голов
и сменим аморфные свойства
на тихую радужность снов.
Metamorphosis
Комната замерзает от дыханья,
подушки греть забыли бок,
частички плавятся сознанья,
он вспомнил все, что только мог.
Он руки прятал под подушку,
но холод ночи не пустил
тепло в прогнившую избушку,
там ветер выл, что было сил.
И он кричал, кричал ночами,
пытаясь голос тот затмить,
он будто скован был цепями,
старался крики замолить.
И голос тот давил нещадно,
стонал, визжал и рвал цветы,
мужчина долго в бездну падал,
но телом вновь встречал шипы.
Он рвал подушки на песчинки
больших настроенных часов,
ломал он стульям шеи-спинки,
ломал дверной стальной засов.
И он хотел, чтоб все пропало,
и мысли чтоб вернулись в ад,
не грело больше одеяло,
и время быстро шло назад.
Кровать стонала под мечами,
что плоть пронзали до костей,
и он сгорал, а в мыслях пламя
сжигало мысли до теней.
Холодный пот стекал с кровати,
и мышцы ныли все сильней.
Разбив окно, он сбросил ватник,
хотел вспорхнуть, как воробей.
И только ночь из тьмы рукою
дала закончить песню бреду,
она взяла все слезы с болью,
явивши в тени сколопендру.
города улыбаются трассами
города улыбаются трассами,
марширующим рядом машин.
за холодными, грязными масками
сотни тысяч плачущих мин.
и проходят одни за другими,
пролетают на красный свет,
залегая на полках из пыли,
где продержатся несколько лет.
кабаки разрываются, кашляя,
разливая на пол вино,
из бутылок, с кожею рашпиля,
вылетают слова: "Все равно".
переулки забиты рыданием,
кирпичи резонируют в такт,
переполнена крупным знанием
абсолютная песня бродяг.
Пока не семнадцать
буйное время помню всегда,
ух, и шальные были года,
царь в голове, трон под царем,
только вот сожран кем-то живьем.
взгляды менялись чаще носков,
нынче Иса, потом крысолов,
книги влетали тоннами в жизнь,
вечером слезы, мысли: "держись",
крики на кухне, битый фарфор,
"я не вернусь", и топот во двор.
день осознания, поиск ключей,
пес, что подобран, видно ничей,
мамины руки, теплый бульон.
"нет, не уехал в черный каньон"
Хор напевает мелодию
Хор напевает мелодию
стали ржавеющих труб,
ярко играя рапсодию