В музыке нет ни слов, ни предметов. В ней нет ни салфеток, ни мягких кресел, ни «он подошел к шкафу и достал прошлогодний отчет». Другими словами, в музыке нет той специфической определенности, что нам дают речь и мир видимых предметов и физических движений. Это не означает, что в музыке нет примеров своего рода символической определенности. Существуют мелодии, которые воспринимаются как знаки событий, например мотив к словам «как на Петины именины испекли мы каравай» или мотив к «Отречемся от старого мира». Эти мелодии настолько знакомы, что они вызывают определенные образы, например праздничный торт с крошечными свечками (для «именин») или описание баррикад (для «отречемся»). Так словесные ассоциации превращают мелодии в символы. Такая определенность имеет дело со словами и образами типа «новая игрушка» и «история Парижской коммуны». В самих же музыкальных звуках нет ни слов, ни видимых образов.
По сравнению с речью и числами музыка безнадежно абстрактна в смысле фактической информации. В музыке не за что зацепиться. Тем не менее есть нечто, что музыка способна передать с большей точностью, чем слова и цифры. Это нечто сложные человеческие эмоции. В музыке есть чувства и мысли, смысл и дух которых напоминает о знаменитой пушкинской строке «души прекрасные порывы».
Математическая формула может быть прекрасна своей элегантностью и точностью, но, чтобы понять ее, нужно образование в математике. Слова могут быть меткими и трогающими душу, но, когда они произнесены на незнакомом языке, нам нужен перевод, чтобы уловить их смысл. Когда люди говорят о чем-то со страстью, это может возбудить слушателей, но, чтобы понять суть монолога Гамлета (в оригинале) и суть мыслей Бердяева (в оригинале), необходимо иметь два разных словарных запаса: один на английском и другой на русском. Вот для чего существуют переводчики. Некоторые из них создают выдающиеся переводы с одного языка на другой, и эти переводы служат мостиками над лингвистической пропастью. Переводчики превращают поток из незнакомых слов в хорошо знакомую речь.
Музыка не нуждается в переводе. Она использует свои особые, неочевидные пути, чтобы передать с изумительной точностью человеческие переживания. С точки зрения науки, мы все еще не понимаем, как это происходит, и все еще пытаемся уяснить, каким же образом музыка объединяет реакции слуха и тела, преобразуя их в мысли и чувства.
В музыке нам дано встретить человеческое мышление в исключительно отвлеченной форме. При этом мелодическая выразительность опирается на древние слои человеческой нейробиологии. Мы узнаем эти слои в характере ритмов и напевов, что пришли к нам из глубины тысячелетий. Мы ощущаем древние источники музыки в горловом пении шаманов Сибири, Монголии и Перу. Их гипнотическое искусство обнажает связь между нами, современными людьми, и нашими отдаленными предшественниками, чья эмоциональная жизнь была ближе к миру животных. Касаясь эволюционно древних залежей нашего разума, напевы шаманов пробуждают примитивные и пугающие чувства, связанные с глубоко скрытыми и жестокими биологическими силами «равнодушной природы».
Музыка это не единственное чудо, произросшее из глубин нейробиологии. Любовь, как и музыка, коренится в животных инстинктах. Сублимированные человеческим разумом, древние инстинкты преображаются в беззаветную страсть, сочувствие и в заботу истинной любви. Вместе с эволюцией человечества примитивные импульсы и инстинктивные желания трансформировались и дали жизнь богатству человеческих отношений. В музыке преобразование инстинктивных желаний дало нам эстетическую эмоцию, сложную по составу и «непрактичную» (по сравнению с практичной эмоцией страха, например). Но и истинная любовь, и искусство музыки сохранили прочную связь со своим древним началом.
В музыке сила выразительности опирается на интуитивно найденные правила. Эти правила коренятся в самых примитивных реакциях живого организма. Эволюция музыки от древних ритмов и попевок до «Ave Maria» Шуберта прошла мистической тропой трансфигурации, отражающей колоссальные изменения в человеческой жизни. Доисторическая музыка возбуждающих ритмов и шаманских мотивов постепенно развилась в выражение тонких нюансов психологических состояний. Нутряные, животные корни инстинктов оказались прикрыты изысканными деталями урбанистических эмоций. Но эти корни никуда не исчезли: они с нами, и они продолжают питать музыкальную выразительность.