Девчата по соседству с ними брезгливо отворачивались, не брали даже такого лакомства, как купленного на «гроши из кустов» пирожки. Они умели дождаться своего. Ну, а голод Молодежь 30-х была готова к любым испытаниям после тех памятных четырёх лет: с 1941 по 1945 годов. «Дети войны» ценили время; каждый день, жизнь, отвоёванные у фашистов.
А уж 9 Мая- самый главный праздник нашего народа, для всех поколений, День Победы над фашизмом-как его чтили!
Начиная с Первомайских, почти до конца месяца старались по-особому накрыть стол, правда если чем было; и без того скудные кошельки вытряхивались до последнего гроша, чтобы достойно поднять чарку и важно глянув на друг друга, сказать с придыхом:
«За наших!»
Май был благим
Для всего Советского народа он победоносно распахнул миллионы дверей бесплатных детсадов, здравниц, школ, больниц, ВУЗОВ. Дал рабочие места каждому и женщинам, и мужчинам. И те, кто хотел перемен к лучшей жизни, с жадностью постигали необходимые для профессии азы, уворованные проклятой войной, росли духовно и материально, все были равны!
Или, почти равны но всё же. Чувствовалась поддержка Государства; если уж тебя направляли куда-то, обеспечение жильем и работой, -обычное дело.
Хохлы, гутарившие между собой, делились планами; кто на кого учиться будет, что из кого получится. Их споры не утихали, они обсуждали, как же там, вернее, уже тут, на Севере?
«-Говорят, шо здесь белые ночи А як же спать будемо, товарыши? Или, к примеру, ежели белые медведи переберутся из Архангельска, -шо робить будемо?» -хохот не умолкал. Может от того, что хохлы вообще-неунывающий народ. А может, от ожидания чего-то нового в жизни, и обязательно-хорошего, ведь шёл особый месяц май!
Обед. В тесных вагонах накрывали столы.
Забрякали котелки, кастрюльки, застучали ложки. Запахло самосадом-табачком. Кто-то уже зашелся в кашле; это ж вам не какой-нибудь «Беломор»!
Внезапно наступает тишина, да такая, что слышно бульканье солдатской фляжки, а потом, дружное мужское «За наших!»
***
За наших! двое из приезжих хохлов, уже почти «обрусевших» за год, что прожили в районе Котласа, обедали в буфете, у вокзала.
Они подняли по граненому стакану. Меньше не пили, позор как мужчине. Ну, а больше, это что позволял карман.
«Пшеничная «водка ухнула по вискам, разливаясь блаженно и горячо по нутру. Тот, что по старше, с сединой, и вещмешком за плечами (попробуй, поставь на пол, и можешь забыть, про него), достал цигарку.
Пыхнув, с сожалением проговорил:
Вот, бачь, Петро, -он затянулся самокруткой так, что зажмурил один глаз, видно переживая о том, что предстоит сказать, бачишь, расходятся наши дорожки
Хохол по моложе, крепко скроенный хлопец, кинул взгляд на притулившуюся к нему женщину, красивую, с толстой косой, что выпирала из -под платка. Вытер губы от водки, и согласно кивнул:
А шо зробишь?
Так, може повторим? Може, и не побачимся ужо -потянулся к нему старший.
Но женщина Петра, одёрнув юбку, нерешительно толкнула его под локоть, и пригладила не сходившуюся на округлом животе тужурку.
Петро отодвинул стакан. Он взял ломтик сала, тонко порезанного на хлебе, ловко поддел острым лезвием складничка, и закусил.
А твоя жинка, як? -продолжил Петро, прожевав еду.
У конторе, охормляеть бумаги. Завтря- йихать у Шангалы.
А нам, у Болтинку
Не сказать, что творилось на душе у Петро так любой, кто терял друга, знает, что это такое. Они жили в одном хуторе. Грицко стал не только старшим братом осиротевшему пацану, но по отцовски уберегал от дуростей, коими страдают подростки, попадая в нехорошие истории, представляя себя «народным мстителем».
Конечно, Петро не забыл ничего. Не забыл взгляда деда, который потерял на войне, только вдуматься! четырех сыновей, и не веря похоронкам, встречал погибших советских солдат, прибившихся к берегу. Вытаскивал их, предавал земле, пряча документы до прихода наших. Дед лелеял надежду, что выкормил из десятерых внуков хоть одного, да того, что станет ему опорой
Но водка не брала молодого и закаленного ишачьей работой хохла. Ему стоило нелегкого удержать скупую мужскую слезу, накатившую от момента расставания с земляком. На Украине было оставлено самое дорогое и безвозвратное тепло родного очага
А рядом стояла женщина, носившая под сердцем его ребенка, его корни на суровом, но справедливом Севере.