Сев рядом с Дарьей, слегка ударил лошадь вожжами. Телега тронулась, увозя их навсегда из родной деревни. В душе каждого было смятение, боль, горечь от потери родного крова. Дарья что-то шептала и всхлипывала, а Никифор, повернув голову, смотрел на удаляющуюся деревню, свой дом, который уже едва был виден.
Невыносимое это дело прощаться навсегда с родным местом. По щекам неизбалованного жизнью мужчины текли слезы. Он уже и не помнил, когда последний раз плакал, а сейчас так защемило на душе, что сдержать этих слез уже не мог.
Вдруг, спохватившись и покосившись на жену, он выпрямился, вытер быстро рукавом мокрые глаза и крикнул:
Но, но, но, окаянная! и ударил сильно лошадь вожжами.
Та рванулась. Дарья от неожиданности повалилась спиной на узлы с вещами.
Полегче, пожалей животину-то. Пошто так хлесташь невинную? упрекнула она мужа. Тот виновато потянул вожжи, успокаивая испуганную лошадь. Кобыла снова пошла медленным ровным шагом. Впереди виднелось еще несколько подвод, идущих одна за другой. Ехали молча. Многие женщины, сидящие на телегах, утирали платками слезы. У мужиков вид был мрачный.
Как от немца бежим, бросили Лучиху, дома отцов своих.
Нехорошо все это, громко говорил старик Афанасий, сидящий с зятем да с дочкой на впереди идущей повозке. Никто ему не ответил, только и слышно было, как скрипели колеса.
Это же надо додуматься, чтоб им пусто было, не унимался дед.
На дне реки будет деревня наша, ведь надо ж было именно ее выбрать! Там ведь не только избы, там ведь могилки родных наших. Придумать такое могли только нехристи! после короткой паузы изрек он.
На подводах молчали, а мысли были те же, что и у старого Афанасия, только он их выражал вслух.
Сжигать будуть все после нас, избы наши. Нехристи! Знают ведь, у людей-то на енто рука не подымится, родной-то дом палить, гэсы затеяли, тьфу, старик смачно плюнул и замолчал. Повозки медленно двигались, коровы, привязанные к телегам, шли, мыча и отгоняя хвостами назойливых оводов. Вдруг собачья свора с лаем ринулись вперед. Навстречу им неслась лошадь с телегой, в которой то и дело на кочках подпрыгивали два человека.
Корневы, Иван с Сенькой, сын да внук Данилы, отметил неугомонный Афанасий, когда подвода с грохотом промчалась мимо, обдавая их пылью.
За Данилой, видать, молодежь поехала. А он то, старый хрыч, что удумал? Остался ведь один, решил никуды не уезжать, утопнуть вместе с деревней решил, старый дурень, добавил не менее старый Афанасий, провожая их взглядом. А телега Корневых, оставляя после себя столб пыли, быстро удалялась, приближаясь к Лучихе.
Деревня пустовала, почти все выехали. Она была непохожа на себя доживала свои последние дни. На месте разобранных домов зияли только ямы, когда-то служившие людям погребами. На месте заборов кое-где торчали оставленные подгнившие столбы. Пустые ветхие избы сиротливо стояли то там, то тут среди всей этой разрухи. Ни людей, ни живности не было. Лучиха вымерла. На все село осталось два доживающих свой век человека, дома которых находились в разных концах. Это почти совсем глухая бабка Нюра, которую должна была забрать дочь в Иркутск, да старый Данила, решивший не покидать родные места.
Дед сидел на лавочке у своего старенького жилья у самой Ангары и угрюмо смотрел на реку, думая о чем-то. Ему этим летом уж девяностый год пошел. Старик немало повидал за эту жизнь. Вся она была связана с родной деревней. Здесь он родился, встретил свою любовь, красавицу Марию, родившую ему четверых сыновей. Отсюда ушел на войну, сюда вернулся, награжденный за храбрость крестами. Тут похоронены его предки, да и Марьина могилка здесь. Сюда во время войны с немцами были доставлены одна за другой похоронки на трех сыновей. Красавица Ангара всегда рядом несла свои воды. Никогда в мыслях у Данилы не было, что эти воды заберут родную деревню. Перебираться в другое место он даже и не думал. Было предчувствие у старика, что век его кончится вместе с Лучихой. «Другого конца и не надо», думалось ему.
Топот копыт и стук телеги, мчавшейся к его дому, отвлекли старого человека от тяжелых раздумий.
Здорово, дед, услышал он голос внука Сёмки.
Что ж мерина-то не жалешь? Смотри, как взмылен, возмутился Данила.
Привет, бать! поздоровался Иван, присаживаясь рядом.
Ну что, собрался? Мы за тобой.