Анна торопливо откинула дверцу шире и села.
Мужик бросил на нее изучающий взгляд и, хмыкнув в усы, нажал на газ.
Мне на кладбище сказала она, когда автомобиль набрал скорость.
А вы шутница! заулыбался водитель.
Какие шутки среди ночи, мне не до них, парировала Анна. Везите на кладбище! Я хорошо заплачу.
А-а А что вы там будете делать?
Она почувствовала, что усатый толстяк струхнул, поддался повелительному тону пассажирки, но смекнул, что деньги на дороге не валяются. В глазах его читались вопросы: «А зачем?.. Что там делать? А вдруг?»
Ты будешь светить фарами, а я буду разговаривать
Водитель больше не задавал вопросов. Он был напряжен и озадачен. На Анну изредка бросал косые взгляды и мучил себя гаданием: «Сумасшедшая?.. А вдруг ведьма?»
Въехали на территорию кладбища. В свете фар, разрезавших темноту, перед глазами поплыли сосны, кустарники, кресты, памятники.
Анна нашла могилу Ивана. Вышла.
На небольшом холмике земли, уложенном по краям дерном, стояла легкая надгробная плита с карточкой мужа.
Иванушка! Зачем меня терзаешь? Зачем зовешь сюда? полушепотом вопрошала она.
Ее пересохшие губы дрожали, помутилось в глазах от слез. Лицо Ивана на карточке, казалось, пришло в движение. Он, как живой, с немым укором смотрел на нее и молчал
Не выдержав томительной паузы, Анна упала на колени, потом легла, обхватив холм руками.
Отпусти, Ваня, я не хочу туда.
В ответ все та же загадочная и томительная тишина.
Вскоре кто-то, словно порывом ветра, словно шелестом листвы, донес его голос издалека:
Аня, я знаю. Я все знаю!..
Вот и хорошо, ответила она. Ты больше меня не зови Мы останемся вместе навсегда. Связь измерений нас не отпустит Только думай о самом важном! И я буду думать
Все стало тихо И на душе тоже.
И Петр отстал от нее, и больше их пути-дороги не пересекались
ноябрь 1996, 2022 г.Монолог брата
Рассказ
Последние пределы Гуманистического
своеволия и самоутверждения
гибель человека в сверхчеловеке
В человекобоге погибает человек,
а в Богочеловеке сохраняется человек.
Н. А. Бердяев
В родные пенаты я приехал на новом мотоцикле. Родителей на месте не оказалось: рабочий день был в разгаре. «Обнову» свою я оставил у отчего дома и пошел по улице навестить бабушку. Это было всегда, когда я приезжал сюда в гости.
На улице играли дети от шести до десяти годков. Бегали три пацана и четыре девочки, которые звонко визжали и пищали. От мальчишек отлетали короткие вскрики и строгие команды. У девчонок длинные подолы выцветших сарафанчиков то вздымались пузатым абажуром, то вились позади хвостатой простыней. Мальчишки шныряли в затертых и грязных штанах-трикушках и таких же бледных, как сарафаны девчат, рубашках.
Ребятня то кидалась вразбег и пряталась кто куда, то неслась сломя голову наперегонки к месту водящего. Выбирали схрон то под горой ободранных для стройки бревен, то в соседском палисаднике за кустом сирени, то за углом дома и даже на крышах сараек.
Когда наступил очередной разлад игры, они встали кружком и, как заведено, старший, самый высокий и громкий мальчик с русым длинным и прямым чубом прилежно завел считалку:
Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить все равно тебе ва-дить!..
Буря восторженных голосов, досада опечалившейся девочки, которой выпало водить. Она со вздохом, с натянутой улыбкой повернулась к серому покосившемуся столбу линии электропередач, закрыла лицо ладонями и принялась считать:
Раз, два, три, четыре, пять я иду искать. Кто не спрятался я не виновата!..
Еще, еще! галдели с наполненным ужасом глазами дети, не успевшие скрыться.
И девчонка вновь заводила счет
По улице я шел не спеша, оглядывая с детства знакомые дома и постройки. С годами мало что здесь менялось. Не доходя до бабушкиного дома, увидел своего двоюродного брата Юрия.
Он сидел на лавочке понурый, задумчивый у стены приземистого бревенчатого сруба дома своих родителей, где он и проживал. Я, конечно же, обрадовался встрече и присел рядом. Общались мы с ним по жизни редко и коротко.
Юрий был старше меня лет на двадцать. Он особняком держался от всех моих родственников. Все «корневище» нашего рода обустроилось на удивление компактно вдоль одной улицы. Среди этих близких мне людей Юрий слыл неким «монахом» обособленным, гордым и каким-то чудным, что ли. Хотя его гордыню ценил только я и то, может быть, от неведения. Остальные думали иначе. Мол, семя-то наше, да выросло сорняком. Много читает, много мечтает, но в семейном отношении без ветрил, а уж в практических делах и совсем неприкаянный. Живет какими-то мутными идеями и только коптит по жизни.